|
ЭПИЛОГ
В заключительной части своей документальной повести я хочу рассказать читателям о послевоенной судьбе тех, кто остался жив и продолжал, пока еще шла война, бороться с ненавистным врагом. Когда пришла Победа, наступил мир, небольшая горстка евреев, перенесших гетто, очень хотели как-то устроить свою жизнь. Женились, учились трудились, рожали детей. Жизнь шла своим чередом.
Каждому из нас было понятно, что погибших в той страшной войне с земли не подымешь, назад их не вернешь. Такова трагическая реальность. Но мы, кто был рядом с ними, кто уцелел в том пламени, должны их вечно помнить.
Итак, мой рассказ о тех, кто выжил. Первым долгом о самых моих близких - о маме, папе, Ёхе и Гниде. После возвращения в Минск отец начал работать бригадиром строителей в хозяйственном управлении МВД. Я учился в вечерней школе, хотя большого желания к этому у меня не было. Пройдя школу узника гетто и юного партизана в отряде, я уже смотрел на жизнь другими глазами. В учебе я очень отстал от своих сверстников. А возраст подошел такой, что хотелось ухаживать за девушками...
Учась в школе, я одновременно работал, помогал отцу и хотел, чтобы в кармане всегда водились деньги, чтобы я был независимым...
Вернулся с войны папин брат Лазарь - преподаватель зубоврачебного училища. Мне нравилась его специальность протезиста, потому что она требовала, чтобы человек умел работать головой и руками. Он вечерами трудился дома, а я ему охотно помогал. Но страх за свою работу (в стоматологии мы часто применяли золото) всегда был. К этому еще примешивались антисемитские настроения властей, о которых расскажу чуть позже. И мы стали мечтать об Израиле- свободном еврейском государстве, где ничего подобного не могло быть. Я знал это твердо.
А положительный пример нас уже звал. Первыми добрались до благословенной израильской земли Ёха и Гинда. Им повезло, что у них были мужья - польские евреи. У Ёхи - Зелик Либерман, у Гинды - Борис Тасман. По установленному в те годы правилу, польские евреи выезжали в Израиль беспрепятственно.
Потом мама Нахама побывала у Ёхи в гостях, очень рада была встрече с бывшими партизанами. Дочь показала ей страну, а прощаясь, спросила:
- Приедешь насовсем?
- Не знаю,- уклончиво ответила мама
- Если не приедешь,- предъявила дочь ультиматум,- то считай, что у меня матери нету. Я пошлю вызов Авремелэ и его семье. Я уверена - они эту страну полюбят.
Ёха была права. Мы полюбили Израиль всей душой. Но сколько трудностей и унижений пришлось испытать, прежде чем мы добрались до этой земли. В 1966 году маму и папу выпустили, а нашу семью - нет.
Желание быстрее уехать подстегивали рассказы моих дочерей-школьниц. В 14 лет старшая Бэлла уже спрашивала: "Мама, где ты нашла себе мужа, которого зовут Абрам Израилевич?" Она стеснялась имени своего отца. Или взять младшую, Раечку. Придя из школы, она вдруг мне говорит:
- Ты знаешь, папа, какая я умная?
- Ну, скажи,- с любопытством интересуюсь я. - А я этой девочке не сказала, что я еврейка... Эти слова всколыхнули во мне воспоминания, как в гетто мы завидовали русским ребятам. "Боже,- подумал я,- с чего начинается сознательная жизнь моих детей... Они уже стесняются и скрывают свою принадлежность к нашей еврейской нации...А что будет дальше?"
Снова подаем заявление в ОВИР. Вызывают на собеседование. Разговор сотрудник ведет в издевательском и антисемитском тоне:
- Мальчик нашелся, к маменьке в Израиль захотел. Что тебе здесь не хватает? Имеешь жену - детского врача, дети занимаются в английской школе. Что еще надо? Апельсинчиков захотел?
Но я не отступал. Стал отказником. Снова и снова требовал разрешения на выезд. И в 1967 году наконец разрешение получено. Заплатил за визу. И надо же - в этот же день в Израиле началась шестидневная война. Разорваны дипломатические отношения с СССР... Опять неудача. Визу аннулировали.
Живем надеждами Наконец в 1969 годунаша мечта осуществилась. После долгого перерыва моя семья из четырех человек одна из первых среди евреев-минчан напрямую репатриировалась в Израиль.
Это произошло после шестидневной войны. Примерно в это же время из Минска власти выпустили сиониста Анатолия Рубина. Он тоже пережил все муки ада в Минском гетто и хотел жить в своем государстве.
А я хочу поделиться с людьми радостью своего тридцатилетнего бытия на израильской земле. Я счастливейший из счастливых и горжусь своей страной, ее богатой природой, красивыми городами, прекрасными дорогами и полным изобилием всего того, что нужно человеку.
Несколько слов о своей семье. Жена Софа врач, сейчас на пенсии. Старшая моя дочь Бэлла, тоже имеет медицинское образование, живет хорошо. Муж ее Гидон - высококлассный специалистт в области ортопедии. В их семье растут трое детей. Старший сын учится в Америке, и дед имеет от него много "нахес". Старшая дочь Дана служит в армии (опять же я был приглашен командованием, когда внучке вручали грамоту за отличную службу). А младшая Натали хорошо успевает в школе.
Вторая моя дочь - Рая. Она учительница и имеет вторую профессию диетолога. Муж Шломо - бизнесмен. И в их семье растут трое детей. Старшая Карина учится в Тель-Авивском университете, будет гигиенистом. 14-летняя Имбаль занимается в школе и помогает маме воспитывать младшую сестренку - Амитик.
Всем им я завещаю одно - упорно трудиться. Трудиться так, как всю жизнь делает их дедушка. И я своим внукам даю все то, что мне не досталось в детстве! Вспоминаю, что только за то, чтобы подержаться за колесо велосипеда, соседскому мальчику я должен был заплатить две копейки или дать горсть монпасье.
А сегодня у моих внуков не только велосипеды, на которых я их всех научил кататься. Обучил я их и плаванию (а мой отец ни разу в жизни не купался в реке!), и катанию на роликовых коньках.
Теперь о Ёхе и ее семье здесь в Израиле. У моей сестры, живущей с мужем Зеликом в ПетахТикве двое детей: сын Алекс и дочь Хая. Более тридцати лет бывшая отважная партизанка Ёха проработала учительницей в израильской школе. Многим детям дала она образование. А ныне растит и воспитывает своих шестерых внуков. Слава Богу, все живы и здоровы.
Брат ее мужа Зелика - Миша рассказал мне, как он спасся, когда в сорок первом в его родном местечке Куринец немцы во время праздника Симхат Тора собрали всех оставшихся 54 евреев и повели на расстрел. Мише было десять лет и из этой колонны ему единственному удалось убежать в лес. Потом он жил в гетто с семьей дяди, а в 1943 году его приняли в партизанский отряд. И белоголовый мальчик Миша Либерман оказался смелым и смышленным разведчиком.
- Так как я не был похож на еврея,- вспоминает он,- меня партизанский командир
неоднократно посылал в разведку прямо к немцам. И я всегда выполнял задания партизан.
Моя двоюродная сестра Гинда, та самая, что уцелела при убийстве семьи тети Тайбы, тоже из Минска уехала в Израиль одной из первых. Сейчас она живет в Бат Яме. У нее двое детей: старший Ильюша, младший - Эдуард. И шесть внуков. Своим невесткам она помогает их растить.
Я поддерживаю хорошие отношения со всеми родными, живущими в Израиле и Америке. Более ста Рубенчиков и Узлянов сгорели в пламени той большой войны. Об этом я написал в эпиграфе книги. К счастью, малая горсточка из нашей "мишпохи" уцелела.
Родной дядя Лазарь Рубенчик, тот самый который вернулся в сорок пятом с войны и помог мне учиться зубоврачебному делу, живет в настоящее время в Иерусалиме. Хочу ему низко поклониться и поблагодарить за все, что он сделал для меня. В будущем году ему исполнится 90 лет. А я желаю дяде, как евреи говорят, до 120!
Второй брат отца дядя Лева Рубенчик живет в Штатах в Чикаго. Ему уже больше 90 лет. Ухаживает за ним его жена Лиза. А их дочери Алла и Геня дважды приезжали к нам в Израиль в гости. Живут хорошо. У Левы трое взрослых внуков. Все имеют университетское образование.
Еще до войны дядя Лева был в Минске известным мастером кладки печей. В нашей семье он научил этому делу брата Хаима Рубенчика, шурина Лейбу Шифрина, каменщика Пиню Добина, о котором я рассказал в последней главе. А в 1942 году я стал свидетелем, как гнали по Обувной улице арестованного Лейбу Шифрина. Эсэсовцы собрали всех, кто строил печи в Тростенце и первыми их там сожгли...
Слава Богу, мои родственники - долгожители. И родители тоже. Папа прожил здесь в Израиле до 88 лет, мама - до 84. Оба они похоронены на кладбище в Петах-Тикве. А на могильных плитах родителей написаны имена моих пятерых братьев и сестер, погибших в Минском гетто. На памятнике моей матери еще выбиты имена всех погибших ее братьев Узлянов.
Снова вспоминаю двоюродную сестру Майю. Девичья ее фамилия Соловейчик. Она живет сейчас в США . Спаслась она в войну благодаря тому, что вовремя из Минска ушла в партизаны. Родители ее мужа живут в Израиле, поэтому они с детьми часто приезжают в нашу страну.
В Минске тоже есть у меня двоюродная сестра. Это Шура Осипова, дочь младшей сестры отца - Симы. Симе удалось в последний момент вырваться из гетто, и она стала партизанкой...
Не могу не вспомнить мамину сестру Фрейду Узлян. О её удивительной жизни можно было бы написать отдельную книгу. Вся ее жизнь - это сплошная трагедия. Ее первый муж не вернулся с войны, пропал без вести. Маленькая ее дочурка была задушена в гетто, а старшая шестилетняя Хая была убита во время погрома. Фрейда после войны вторично вышла замуж. Ее второй муж Нотэ отсидел 10 лет в тюрьме по обвинению в троцкизме. У них родились после войны две дочери - Циля и Софа. Эти мои двоюродные сестры имеют - Циля - двух сыновей, а Софа- сына и дочь. Все живут в Израиле.
Еще из Узлянов на сегодняшний день живы родственники в Америке. Они приезжали в Израиль, и я с ними встречался. Еще в двадцатые годы мамины двоюродные сестры и братья выехали из Минска в США.Мне известно, что среди них были Авремл, Хьене, Ейхл Узляны, Тэма Каган.
Конечно, читателя интересует судьба наших партизанских командиров, а также боевых друзей: Фани Каплан, Хаима Гольдина, Янкеля Купера, с которыми мы пережили смертельные годы минского гетто, а потом прошли лесную эпопею в партизанских отрядах...
Шолом Зорин был уже пожилым человеком, когда репатриировался в Израиль - ему шел семьдесят первый год. Здесь ему помог Союз инвалидов во главе с г-ном Коэном. С почестями командира еврейского партизанского отряда встречал министр обороны Моше Даян, он был принят премьер-министром Голдой Меир. Поселился Зорин в Яффо, затем Ришон ле Ционе.
А я снова хочу вернуться к давно минувшей военной поре и рассказать о последнем бее евреев-партизан, которыми командовал Зорин. Не многие знают подробности об этом драматически сложившемся сражении, в котором чуть было не погиб сам командир и весь еврейский лагерь.
Прошло много лет, и непосредственных участников тех событий осталось совсем немного. А мне хотелось услышать правду, только правду. Заканчивая книгу, я все искал партизана, участвовавшего в том тяжелом бою. Такой человек мог бы вспомнить и описать все как очевидец. И в жизни бывает так, что ищешь вдали и сложными путями: расспрашивал знакомых, писал письма, звонил родным в Минск, а оказалось, что этого не надо было делать. Мне повезло. Сестра Ёха высказала предположение, что, может быть, участвовал в том бою мой друг, с которым я еще в гетто "промышлял" на товарной станции - Хаимке Гольдин.
И вот я сижу в его уютной пятикомнатной квартире в Рош-Айне (он купил ее в Израиле совместно с семьей дочери) и слушаю его возбужденный и уверенный голос, повествующий о тех незабываемых событиях:
- Это произошло, наверное, через день или два после освобождения Минска*.(*впоследствии я уточнил по дата на памятнике, установленном погибшим, что бой отстоялся 6 июля 1944 г.,те. через два дня после того, как красная Армия вошла в столицу Белоруссии.
Тогда немецкие армии оказались в "котле". И некоторые боеспособные части пытались вырваться из окружения, уйти на запад. Вот на их пути и оказался наш отряд под командованием Зорина.
Чтобы преградить путь в Налибокскую пущу, - а выдвинутые вперед дозоры докладывали, что движется большая, хорошо вооруженная группировка,- командир послал донесение в штаб бригады и просил срочной помощи от соседних отрядов. Однако подмога не подоспела.
В той ситуации медлить нельзя было. Зорин понимал, что если он не остановит противника, то может произойти самое худшее: немцы прорвутся в Налибоки и наткнутся на семейную часть отряда. А там женщины, дети....
"Что делать? Принять бой? Но силы не равны? А если предложить им сдаться? Они ведь не знают сколько нас..."- так думал командир.
- Приготовиться к бою!- звучит команда.
Зорин отобрал тридцать самых крепких ребят, указал на удобную позицию для засады в лесу и велел окопаться. Мой шурин Абраша Лившиц был пулеметчиком, и командир приказал ему взять ручной пулемет Дегтярева:
- Твоя задача держать под прицельным огнем дорогу. Нельзя немцам дать воэможности
переправиться через канал к нашей базе. Ясно?
- Так точно, ясно,- по-военному ответил пулеметчик.
Отобранные для боя партизаны заняли огневую позицию. Каждый вырыл себе окопчик, приготовился к стрельбе. Пошли томительные и тревожные минуты ожидания.
- Хаим,- сказа мне шурин.- Бери диски с патронами. Будешь у меня вторым номером.
Напряжение росло. Мы ждали команды Зорина. А он выдвинулся вперед и наблюдал за дорогой. Оказывается, замысел у него был рискованный: подпустить фрицев поближе, а потом предложить им сдаться.
"Если они не сложат оружие, мы первые откроем огонь",- решил командир отряда.
Залегли. Окопались. Приготовились к встрече с врагом. Хаиму было не по себе. Он понимал, что зто, наверняка, последний бой. Родной Минск уже свободен. Все партизаны только и говорят о скором расформировании. А командиры соседних отрядов не ввязываются в бои, стараются уходить, чтобы не столкнуться с хорошо вооруженной регулярной армией.
Наконец на другом берегу канала появились немецкие автоматчики. Впереди шел местный проводник. Зорин встал во весь рост и выкрикнул по-немецки:
- Хенде хох! (Руки вверх!). Гефангенгебен зих! (Сдавайтесь в плен!).
Идущие впереди немцы вскинули автоматы и открыли стрельбу. Предложение нашего командира не было принято.
-Огонь! - скомандовал Зорин.
Раздался залп из винтовок. Лившиц застрочил из пулемета. Он был метким стрелком, и я увидел, как стали падать немецкие автоматчики. В страшном напряжении этого боя мы даже не знали, что тяжело ранен наш командир...
Разрывная пуля попала ему в коленный сустав. А немцы, отстреливаясь, стали отступать и изменили направление своего движения. На месте боя у них осталось много убитых. А Зорин, истекая кровью, приказал преследовать противника...
Нашел я в Израиле и партизана, который спас командира. Это Макс Конюк. Он живет в Мигдаль ха-Эмеке. Ему слово:
- Когда я увидел, что Зорин упал, я в горячке сразу поднялся во весь рост и бросился к нему. Вытащил его из окопчика и только потом почувствовал, что сам ранен в обе ноги...Я боялся попасть в лапы к немцам и пополз в лес...
Жена его, Хиля, находившаяся в том же отряде, дополняет:
- Всех раненых и Зорина отправили в военный госпиталь в первую очередь, а Макса никак не могли найти...Куда он девался? Только к ночи Горелик и Фитерсон обнаружили его в густом кустарнике. Привели в сознание, сделали перевязку. Оказывается, после ранения, в шоковом состоянии, он полз, пока не лишился чувств. Хорошо, что ребята упорно искали его и все таки нашли...
Ярость партизан после того боя была столь велика, что их даже не удовлетворили двадцать сдавшихся в плен немцев. Ведь и наших там полегло немало - шесть бойцов! И зто в последний день перед расформированием... Никогда не забыть, всем, кто вернулся живым в семейный лагерь, как рыдали женщины... Особенно убивалась молодая жена погибшего Фимы - она была беременна и ждала ребенка.
Когда привели на базу пленных, партизаны дали волю своему горю за погибших товарищей. Немцев привязали к деревьям и буквально забили до смерти палками. А раненого командира Шелома Зорина подоспевшие к месту боя советские танкисты срочно повезли в Минск. У него от разрывной пули был раздроблен коленный сустав и требовалась квалифицированная медицинская помощь, немедленная операция...
Новые подробности сообщили мне бывшие партизаны 106-го отряда Ицхак Туник и Моисей Горелик. Первый живет в Иерусалиме, второй - в Нацерет-Илите. Туник в том бою не участвовал, ему было всего одиннадцать лет. Но все события хорошо держит в памяти. Вот отрывок из его воспоминаний, опубликованный в книге, вышедшей в Иерусалиме:
"В конце июня сорок четвертого Красная Армия вплотную подошла к Минску. Окруженные немецкие войска в панике бежали по таким глухим лесам, куда раньше проникали только во время "марафонов" (так называли блокаду- прим.авт.) Одна из таких частей внезапно наткнулась на заставу перед нашим лагерем. Отходить было поздно, и отряд вступил в бой с немецкими фронтовиками..."
У Моисея Горелика тоже имеются записки о том памятном бое. Запомнил он и воинскую часть, которая поспешила партизанам на помощь. Это были воины 19-ой отдельной танковой бригады. Командиром одного из танковых батальонов оказался его земляк из Смидович Арон Венгер. Именно их армейская автоколонна, где командир части был тоже еврей, вывезла партизанские семьи из леса. Всех женщин и детей посадили на "студебеккеры" и отправили в Минск, а молодые бойцы высказали горячее желание вместе с танкистами участвовать в наступлении.
"Учитывая наш боевой опыт,- пишет Горелик.- командование посчитало всех молодых партизан воинами. Нам выдали армейскую форму, оружие, и мы стали десантниками 19-й танковой бригады. Мне присвоили звание младшего сержанта. С боями мы двинулись освобождать литовские города, а затем участвовали в боях в Восточной Пруссии..."
Таковы рассказы Гольдина, Конюка, Туника и Горелика о последних днях отряда. А мне лично помнится, как после войны Зорин с бывшими партизанами ( в их числе была моя мама и я) ставил бетонный памятник погибшим в том последнем сражении бойцам.
Это было в 1964 году, через двадцать лет после того боя. Местные крестьяне показали могилы павших. К месту установки обелиска мы добирались с приключениями (грузовая машина с тяжелыми бетонными плитами на мосту чуть не перевернулась). Но в конце концов все обошлось.
Каждого участника той поездки уже не припомню, но среди собравшихся в Налибокской пуще были Шолом Зорин, комиссар отряда Хаим Фейгельсон, партизаны Абрам Лившиц, Хаим дер-Брукирер. Не могу забыть жену одного из погибших партизан, приехавшую на эту траурную церемонию вместе с двумя детьми. Рядом с ней неотступно находился двадцатилетний сын. Со слезами на глазах она рассказывала нам, что сын никогда не видел своего отца Фиму, потому что родился через несколько месяцев после его смерти.
Я все думал, когда писал книгу: "Неужели не удастся найти фамилию той женщины или хотя бы назвать, как зовут ее детей?"
И вот еще через тридцать четыре года с помощью Моисея Горелика и других бывших партизан я узнаю их имена. В бою, оберегая еврейский семейный отряд, погиб Ефим Миндлин. И сейчас жива жена его Рахель и двое детей - Алла и Семен.
Еще несколько слов о боевых товарищах. Мой взводный командир Гирш Цофин, который бежал из местечка Городок, закончил войну в Германии. Он умер уже в Израиле. Сейчас у него здесь живут дети и внуки. У его сестры, которая поселилась в Летах - Тикве, мы нашли партизанские документы Цофина и его фотоснимки.
А отважный Михл Лицкий погиб на войне. Уже заканчивая книгу, я нашел его родную сестру Шейне, живущую в Кфар Сабе. Она сообщила мне, что после партизанского отряда брат сразу ушел на фронт. Он дослужился до сержантского звания и погиб, как будто, в бою под Белостоком. При проверке выяснились многие неточности. Вместе с Лицким воевал в одном полку Шепсл Шпрингер. И он рассказал мне, что при наступлении на запад Польшу они прошли, и Лидский был после этих боев невредимый. Затем их полк бросили штурмовать в Восточной Пруссии Кенисберг. Вот там под крепостью он и погиб.
О Фане Каплан могу сказать следующее: из Минска она уехала в Канаду со вторым мужем Борисом. (От первого брака с Абрамом там в Канаде живут две ее дочери). Дальнейшую судьбу ее не знаю. Последние ее письма Ёхе в 1996 году были плачевные: она болела и жаловалась на невнимание детей...
О Хаиме Гольдине читатель все уже знает. Добавлю лишь, что несмотря на свои семьдесят с хвостиком, он по-прежнему бодр, работает, любит своим сильным голосом петь песни, рассказывать анекдоты и смешные истории. Какова судьба Янкеле Купера, к сожалению, не знаю.
Добрым словом хочу вспомнить всех евреев из местечка Городок. Двое из них Брайне Рабинович и Шепсл Шпрингер живут в нашем городе ПетахТиква. У Шпрингера, кроме партизанского фото 1942 года, сохранилась послевоенная фотография группы городокских партизан вместе с женами и детьми. Я хочу назвать поименно тех, кто воевал вместе с нами, кто пришел мне на помощь в трудную минуту.
Я уже упоминал Цофина, Лицкого, которые в партизанском отряде были моими непосредственными командирами. Родом они из Городка, но на снимке их, к сожалению, нет. Зато есть оружейник Гирш Берман (слева в верхнем ряду), Гиршке Фрадкин, Иче-Меер Перевозкин (живет в Беэр Шеве) и Файве Эйдельман - рядовые партизаны. В среднем ряду партизаны - отец Пейвер и сын Айзик Ноль. Айзик был в отряде пулеметчиком (он четвертый слева). И в нижнем ряду слева партизан Янкив Эйдельман,( младший брат Файвы, он живет в Хайфе), в центре сидит наша красавица партизанка Фрумелэ Рогова, новая репатриантка, живущая сейчас в Ришон ле Ционе, а рядом с ней ее родной брат партизан Муля Рогов.
Говоря о трагедии евреев в Минском гетто, я задаюсь вопросом: сколько всего моих единокровных братьев и сестер погибли в этой беспримерной гитлеровской мясорубке? Страшные и противоречивые цифры называются в разных источниках.
Я уже приводил данные Краткой еврейской энциклопедии: всего 13 уцелевших евреев в Минском гетто после освобождения города и 80 тысяч сгоревших в военном пламени. Доктор истории Леонид Смиловицкий (Институт диаспоры при Тель-Авивском университете) называет другие цифры: 85 тысяч уничтоженных в Минске евреев-минчан и 10 тысяч жителей из окружающих город еврейских местечек (сюда нужно еще приплюсовать более 35 тысяч евреев, вывезенных в Минск из других стран Европы).
Вдумайся читатель, в этот подсчет! 130 тысяч. Конечно, никто не может ручаться за точность названных цифр. Важнее другое. За каждым таким подсчетом стоят людские судьбы. Кто вспомнит и напишет о них, безвременно павших, если не мы?
Я попытался сделать лишь небольшой шаг в этом направлении. И от всего сердца хочу поблагодарить Григория Ровинского, который своей работой и помощью при написании книги, придал мне силы и уверенность. Надеюсь, что вслед за мною найдутся и другие участники незабываемых событий, которые расскажут новые подробности и отдадут дань памяти погибшим.
В этом эпилоге я хочу сказать несколько горьких, но правдивых слов в адрес наших музеев и научно-исследовательских учреждений. Почему-то молодому поколению они только эпизодически преподносят уроки о Катастрофе советского еврейства. Упор сделан на Польше и Европе. А между тем история Минского гетто, жизнь в нем обреченных людей и борьба тех евреев, кто имел на это силы и мужество, заслуживает того, чтобы быть показанными широко. Об этом должны рассказывать целые музейные экспозиции с фотостендами и разными образцами одежды, быта и оружия. Ведь не поздно все это собрать и воссоздать с помощью живущих узников гетто и быших партизан. Для будущих поколений можно создать специальные документальные фильмы, записать на пленку воспоминания еще живущих в Израиле и странах диаспоры участников сопротивления. Учиться надо этому у фонда Спилберга!
адеюсь, что мы зти изменения в израильских музеях еще увидим своими глазами, а также прочтем много интересных и правдивых книг о пережитом на иврите, русском и других языках.
Перед самым выходом книги я побывал под Афулой в кибуце Сде-Нахум, где живет 89-летний писатель и ученый Шломо Эвен-Шошан. Он бывший минчанин и редактировал двухтомную книгу о Минске, вышедшую на иврите в Израиле. С какой сердечностью и готовностью он вызвался помочь в иллюстрировании моей книги о гетто! И помог!
А когда зашла речь о переводе книги на иврит, Эвен-Шошан сказал:
Да, это обязательно нужно сделать и прежде всего для молодежи. Книги о Катастрофе необходимо изучать на уроках истории в школах...
Прощаясь, Эвен-Шошан сел за стол и написал несколько напутственных слов, посвященных моей работе:
"Моему земляку - Абраму Рубенчику, написавшего правдивую книгу о Минском гетто: сопротивлении евреев нацистам в родном городе и в партизанском отряде, я желаю творческой удачи,
- чтобы его книга пользовалась успехом у читателей".
И в заключение хочу провозгласить своеобразный гимн моей замечательной стране - Израилю (я не поэт, но выразил свои чувства рифмованными строками):
Моя страна, моя земля
гордость ты моя
и - самая любимая!
Живи, страна, цвети, страна,
будь самая красивая!
Страна любви, страна добра
всегда - непобедимая!
ОМЕЙН!
|
