С наступлением осени тетя Зелда совсем занемогла: тяжелая голодная дистрофия. На работу она уже не могла ходить. Отечное, одутловатое лицо, отечные ноги, как подушки. Она лишилась ежедневной рабочей пайки - пол-литра баланды и 100 граммов эрзац-хлеба. Я ходила на работу одна. Случалось, приносила немного картофельных очи-, сток, иногда на раздобытую немецкую марку на геттовском толчке покупала ломтик эрзац-хлеба и, счастливая, несла его домой. Помню, на семейном совете решили продать на толчке случайно уцелевшее приличное зимнее пальто тети Зелды. Она могла обойтись без него, так как все равно уже не выходила и не вставала, а на вырученные деньги купить хлеба. Я так и сделала. Пальто продала, и даже за приличную сумму, и пошла прицениваться к хлебу.
Выбрала аппетитные душистые ломтики, стала рассчитываться. Но, увы! Оказалось, нечем. Пока я выбирала хлеб, деньги "увели". Пришла домой ни с чем. Всю ночь до утра проплакала от обиды. Тетя Зелда, мой добрый ангел, не ругала меня, утешала, как могла:
- Не плачь, это не беда, как-нибудь проживем.
Я тогда не представляла себе, насколько она серьезно больна, не понимала, что она уже обречена.
Она умерла в ночь с 3-го на 4 января 1943 года. Тихо, не издав ни звука, не позвав на помощь, боясь разбудить нас, потревожить наш сон. Я проснулась на рассвете, стала будить ее, она молчала...
Не стало тети Зелды. Как жить без нее, зачем? Как же мир может быть без нее, без ее доброты, тепла, всепрощения, жертвенности. Где высшая справедливость? Есть ли она на этой земле? Соседи сказали, что надо пойти в юденрат, зарегистрировать смерть, потом пришлют могильщиков.
Стояло холодное утро, и была странная тишина. Не было слышно привычных выстрелов: ни близких, ни далеких. Я подумала - это "утро молчания" по моей доброй, святой тете Зелде.
В юденрате женщина - регистраторша, привыкшая к подобным визитам, бесстрастно спросила:
- Фамилия, имя, отчество умершей, сколько ей было лет?
- Ей был 41 год, - ответила я.
- Иди домой и жди, мы пришлем людей по вашему адресу.
Я побежала домой, там оставалась Берточка, одна возле умершей тети.
Вскоре пришли могильщики, двое мужчин, безучастных и равнодушных к случившемуся горю. Они по-хозяйски ловко, будто делают рядовую работу, сбросили тело с раскладушки, сильно ударив головой о пол и потащили, держа за ноги. Голова ударялась о доски, о порог...
Разрыдалась Берточка, я не плакала, я окаменела от горя. Никто из соседей не вышел из своих каморок. Нам запретили сопровождать эту горестную процессию. Мы с Берточкой остались одни, осиротев уже окончательно.
Через несколько дней ее забрали в геттовский детский дом. Она была истощена до предела: маленькая старушка с высохшим личиком. Когда мне удавалось что-нибудь раздобыть из еды, я мчалась к ней. Она встречала меня безучастно, была равнодушна ко мне и к моим гостинцам. Но я все надеялась, что она поправится, я заберу ее и мы будем вместе...
15 января (хорошо помню тот день) мне особенно повезло: я достала кусочек свежей, сочной брюквы, купила на толчке горячий пончик. Счастливая; примчалась с гостинцами в детский дом, попросила пропустить.
- Ее нет, - сказали мне.
- А где она? - спросила я, недоумевая.
- Она вчера умерла...
- Тут какое-то недоразумение. Это неправда. Проверьте еще раз,— взмолилась я.
- Марголина Берта, шести с половиной лет, она вчера умерла, - скорбно, с сочувствием повторила женщина из регистратуры.
- Возьмите гостинцы, отдайте кому-нибудь. Это я Берточке принесла.
Медленно прикрыв за собой дверь, я вышла во двор, с минуту постояла и побрела по улицам гетто. Был холодный январский вечер. Стояли крепкие крещенские морозы, но мне не было холодно, мне не было страшно - все чувства и инстинкты покинули меня. Только одна мысль сверлила мозг: я осталась одна, совсем одна в этом чужом, холодном, огромном мире. Я никому не нужна в нем, да и мне он не нужен. Скорее бы все кончилось. Я бродила всю ночь. Никто не остановил меня, не задержал. К утру я пришла к дяде Мордуху, на Ратомскую улицу.
- Будешь жить у нас, - сказал дядя, - что будет с нами, то и с тобой. Атмосфера в доме была внешне спокойной, но внутренне предельно напряженной. Тетя Роза была неутешной, гибель дочери окончательно подорвала ее здоровье. Самуил и Саша искали возможность вырваться из гетто. Две предпринятые попытки закончились неудачей, но они не смирились, нащупывали пути, надеялись.
Уверенности придал один случай.
По соседству с нами, через стенку, жили две молодые девушки, Аня и Лиза. Они работали подсобными рабочими в военной части и познакомились с бельгийцами, служившими в оккупационных войсках. Привлекательные молодые девушки нравились бельгийцам, и те стали бывать у них в гетто. К сожалению, их выследили. В гетто была облава, но девушкам удалось укрыть их в "малине". Все обошлось, бельгийцам удалось оправдаться, отделаться строгим взысканием. Это их, отчаянных, однако, не испугало, они продолжали приходить в гетто. Наступающий новый, 1943 год решили встретить вместе со своими подругами. Вооруженные до зубов, они пробрались в гетто. Девушки накрыли праздничный стол, как того позволили их возможности и устроили пир у смерти на краю, пир во время чумы. Самуил стоял в обороне, оберегая этот праздник любви и надежды. Но и бельгийцы, захмелевшие от принесенного с собой "шнапса", бдительности не теряли, знали, чем все это может кончиться.
Ровно в полночь устоявшуюся тишину новогодней ночи взорвала непрерывная пальба из ружей трассирующими пулями. "Это погром по случаю Нового года, - решили бельгийцы. - Мы вооружены, прятаться не будем, примем бой: сами погибнем, но и карателей уничтожим".
Слаба Богу, и на сей раз все обошлось, тревога была ложная. Как выяснилось, фашисты решили позабавиться: Новому году отсалютовали - развлеклись и узников гетто напугали до смерти.
В начале января наши девушки исчезли. Мы терялись в догадках, предположениях - живы ли они? Но вскоре Самуил принес добрую весть. Бельгийцы связались с партизанами, ушли в лес и вывели девушек.
Я по-прежнему выходила из гетто с рабочей колонной и, следуя своему внутреннему расписанию, интуитивно чувствуя безопасное время, ускользала из-под надзора эсэсовца-надсмотрщика, уходила в город. Я бродила по улицам без определенной цели, неизвестно зачем, надеясь неизвестно на что. Судьба хранила меня. Я пережила зиму, дождалась весны.
|
