|
|
МИХОЭЛС – ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ КУЛЬТУРЫ - Дмитрий Якиревич, Иерусалим
|
МИХОЭЛС – ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ КУЛЬТУРЫ
Дмитрий Якиревич, Иерусалим
http://newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=32
Немногим более 20 лет назад я мало удивлялся, если при упоминании имени Михоэлса меня могли переспросить: «Может, всё-таки Мехлис?». Но ныне WORDовский редактор подчёркивает фамилию последнего красным цветом – как нераспознаваемое слово. А Михоэлс занял в истории место, подобающее гению.
В самом деле, регулярно публикуются статьи и книги. А в годовщины гибели величайшего идеолога еврейской культуры, как и его сподвижников из ЕАК – четырьмя годами позднее – проводятся официальные церемонии во всех концах огромного еврейского мира.
Характерно: к дням рождения деятелей еврейской литературы и искусства почти не бывает мероприятий.. В основном – только к годовщинам - йорцайтам.
Поразмыслив, я попробовал дать этому собственное объяснение. В наше время, когда в еврейской культуре на языке идиш в контексте пронафталиненного репертуара трудно услышать живое слово, услышать живой звук, когда почти невозможно говорить о профессионализме, вообще, о том, что представляла собой традиция Михоэлса, гораздо проще проводить йорцайт, вспоминать трагические страницы. Наверное, в этом случае легче обойтись без знания этой традиции и без представлений о многожанровости нашей культуры.
После краха СССР, когда раскрылась часть архивов ЦК КПСС и КГБ, хлынул поток информации, проливающей свет на то, что произошло в ночь с 12 на 13 января 1948 года “на заснеженных улицах Минска”. Помимо того, что в этой информации немало белых пятен, даже сама по себе она порой искажается на страницах прессы, в литературе, в воспоминаниях родственников погибших, кое в чём даже репродуцируя стереотипы хрущёвско-брежневской пропаганды. Которая, практически игнорируя страшную трагедию, почти ничего никогда так и не поведала о происшедшем – в прологе той культурной катастрофы. Тем не менее, она сумела создать в сознании евреев представление о том, что кровавой вакханалией заправлял якобы Берия. Это представление до такой степени устойчиво, что и сегодня родственники жертв 1948 – 1953 гг. говорят о Берии, как о главном виновнике всех бед. Хотя хорошо известно, что с 1946 года последний не руководил “органами”. И обвинение его именно в этих преступлениях лишь отвлекает внимание от истинных исполнителей злой воли Сталина. Операция по физической ликвидации Михоэлса – дело рук министра госбезопасности Абакумова, Огольцова, Цанавы. Точно так же не имел Берия отношения и к делу ЕАК, состряпанному по указанию Сталина и курировавшемуся Маленковым, Абакумовым (которого ввиду ареста заменил новый министр ГБ Игнатьев) и другими подручными диктатора. Берия же, занявший пост министра в объединённом министерстве внутренних дел 10 марта 1953 г., сразу предпринял меры, направленные на реабилитацию арестованных врачей, прекращение антисемитской кампании и даже на восстановление институтов еврейской культуры. Между прочим, опубликованное им 4 апреля 1953 года коммюнике о реабилитации участников «дела врачей» послужило одним из пунктов обвинения против него на июльском пленуме ЦК КПСС, явившемся судилищем над арестованным в июне конкурентом в борьбе за власть, владевшим солидным досье на всю камарилью сталинских руководителей. К слову сказать, до конца 80-х годов советское руководство так и не дало никаких вразумительных объяснений преступлению, совершённому 13 января 1948 года.
Существует много версий, объясняющих причины, побудившие Сталина расправиться с самым авторитетным советским евреем. На мой взгляд, все они имеют право на существование. Но по мере того, как трагедия 13 января уходит в историю, по мере того, как мы всё больше убеждаемся в том, что ликвидация еврейской культуры в СССР прошла успешно – с точки зрения её палачей,– образ Михоэлса как символа величайшей культурной традиции и величайшей же культурной трагедии будет становиться всё более притягательным. Без преувеличения, триумф нашей культуры пришёлся как раз на тридцатилетие доминирования Михоэлса не еврейской сцене.
Можно сказать: не будь он ни режиссёром, ни актёром, ни председателем ЕАК, его роль в формировании доктрины еврейской культуры всё равно осталась бы непревзойдённой в веках. Тому были благоприятные сопутствующие обстоятельства. Это, прежде всего, предрасположенность революционной власти к развитию культур всех малых народов – и, пожалуйста, без большевистских страшилок. К истории надо подходить ответственно, не из сиюминутных эмоций. Энтузиазм еврейских масс в развитии своей культуры, впервые в истории получивший поддержку государства, был, конечно, безграничен. А новый режим, будучи жестоким по отношению к своим противникам, а чуть позднее - и к сторонникам, оказался настолько заботливым во всём, что касалось культуры меньшинств, что, например, малейшее игнорирование еврейского языка считалось контрреволюционной деятельностью. В РККА нашли нужным проводить работу с еврейскими красноармейцами на родном языке. Для тысячи еврейских школ издавались учебники, в том числе даже пособия для уроков пения. Пусть в этих учебниках отсутствовали сведения по древней или средневековой истории евреев. Но провозглашалась новая общность людей, в которой нет места антисемитизму. Сегодня многие готовы выступить строгими судьями такого подхода. Но и другим народам, в том числе русскому, тоже что-то не сообщалось из его истории. И даже запрещалось изучать в школах некоторых классиков, не дотягивавших до понимания классовой борьбы. А еврейская культура в СССР 20-30 годов оказалась столь мощным катализатором, что до сих пор остатки мировой культуры на идише держатся на плечах выходцев из СССР!
Помимо этих обстоятельств следует упомянуть и о счастливой случайности, в результате которой в течение многих лет во главе Московского ГОСЕТа стоял крупнейший режиссёр того времени, ученик Макса Рейнхардта, Алексей Грановский. Конечно, будучи ассимилированным человеком, он в одиночку не сумел бы создать театр мирового уровня, остававшийся национальным. Это стало возможным только благодаря синтезу европейских сценических достижений с еврейской народной традицией, которую в театре представлял, прежде всего, Соломон Михоэлс. Между прочим, нечто подобное произошло уже за сто лет до этого в другом жанре еврейской культуры. Я имею в виду… хазанут. Воспользуюсь отрывком из одной из моих статей, где говорится о состоянии этого жанра к 30-м годам 19-го века:
“Высочайшая культура была присуща синагогальным хорам. Возглавлявшие их дирижёры и хазаны синтезировали западное, реформистское направление в хазануте (его ярчайший представитель — Саломон Зульцер, 1804-1890), развивавшееся под влиянием идей hаскалы, с восточноевропейским, в частности, хасидским (на его позициях стоял Нисн Бэлзэр-Спивак, 1824-1906). Сложившееся новое направление взяло от "западников" эстетику и музыкальную культуру, отказавшись от наслоений, сближавших реформистский хазанут с христианской традицией. С другой стороны, оно включило в себя сердечность, душевность, экстаз в молитве, идущие от хасидизма, но отказалось от упрощённого подхода к мелодии. Теперь от хазана, а также от хористов требовалась не просто музыкальная грамота, но и культура: музыкальная и всеобщая. При этом религиозные требования оставались незыблемыми”.
Характерно, что синтез в том и в другом случаях породил явления мирового уровня, вызывавшие восхищение не только на еврейской улице. И если хазанут привлекал пристальное внимание выдающихся деятелей музыкальной культуры нееврейского мира, например, Франца Шуберта, Станислава Монюшко, Игнацы Падеревского, И. С. Козловского, то всемирная популярность Московского ГОСЕТа общеизвестна, и немецкая театральная критика в 20-е годы прошлого века признала его одним из лучших театров мира. А когда в 1935 году крупнейший британский режиссёр и шекспировед Гордон Крэг, приглашённый на Московский шекспировский фестиваль, побывал на спектакле ГОСЕТа “Король Лир”, в статье об этом театральном событии он по свежим следам писал наутро:
“...Подлинной неожиданностью, без всякого преувеличения — потрясением оказался для меня “Король Лир”! Должен сказать, что эта пьеса является наиболее близкой и любимой мною из всего шекспировского репертуара. Поэтому я шёл в театр на спектакль с нескрываемым недоверием. Я даже предупредил Михоэлса, чтобы мне было оставлено такое место в театре, с которого я бы мог уйти, когда мне это заблагорассудится. Но вот я в партере. Я понял сокровенный трагический смысл жеста рук актера Михоэлса во второй сцене первого акта, и я понял также, что с такого спектакля уходить нельзя. Со времён моего учителя великого Ирвинга я не помню актёрского исполнения, которое потрясло бы меня так глубоко, до основания, как Михоэлс своим исполнением Лира. Я не умею и не люблю говорить комплиментов даже там, где имею на это достаточные основания.
Но, какие бы похвалы ни были сформулированы по адресу актёра Михоэлса, это не будет преувеличением. Теперь мне ясно, почему в Англии нет настоящего Шекспира в театре. Потому что там нет такого актера, как Михоэлс”.
Вскоре Михоэлс получил от Крэга приглашение выступить в роли Лира – причём на еврейском языке (!) – в спектакле шекспировского театра “Глобус”. Понятно, это приглашение осталось нереализованным.
Когда мы говорим о традиции Михоэлса, то имеем ввиду именно указанный синтез достижений европейской культуры с еврейской народной традицией, который не ограничился только рамками театральной сцены. 60-летие гибели Михоэлса видится мне подходящим поводом вновь обратиться к этой великой традиции. Ведь сегодня она видится трагическим фоном того состояния, в котором оказалась культура на языке идиш в наши дни. Мы уже привыкли сваливать всё на Гитлера и Сталина. Но вот уже почти 55 лет, как последний провалился в преисподнюю. А наша многострадальная культура пребывает в униженном состоянии. Даже сетования на грехи израильского руководства тоже кажутся натянутыми. Как и изначальная установка на то, что идиш мог помешать ивриту. Почему-то в Швейцарии ретороманский язык, на котором говорят всего несколько десятков тысяч человек, не мешает ни немецкому, ни французскому, ни итальянскому..
Увы, затаённая ненависть к идишу в самой еврейской среде бывает настолько сильной, что любой аргумент тут же будет “опротестован”. Эта ненависть кажется какой-то трансцендентальной: в истории, наверное, не было народа, который бы старательно искал объяснения того, что его язык должен исчезнуть. Впрочем, нынешнее состояние культуры на языке идиш вряд ли может вызвать интерес, тем более энтузиазм, в высокоинтеллектуальной среде выходцев из СССР/СНГ.
Огромная историческая вина лежит на руководителях еврейской (идиш) культуры в нашей стране. К сожалению, над ними довлеют примитивные представления о культуре, как о наборе песенок, простейших скетчах, шуточках, клезмерских ансамблях с ограниченным набором музыкальных тем, скорее пришедших из ресторанов, нежели из глубин народного фольклора. Чудовищными кажутся разговоры об “аутентичности”, провозглашаемой неофитами, никогда в жизни не видевшими актёров михоэлсовской школы, не слышавшими культурного еврейского вокала. Под этой “аутентичностью” понимаются безголосие, ужимки, которые предположительно были присущи исполнителям на нашей сцене, зачерствелый репертуар, давно отвергнутый, в частности, по причине пошлости и низкопробности. Дело доходит до того, что нам начинают навязывать русский “блатняк” – как “запрещённые” в прошлом песни.
Проблема как раз в том, что мы не можем сформировать достойное ГРАМОТНОЕ руководство нашей культурой. В этом деле никак не могут помочь обладатели 3-й академической степени по языку идиш: никакой педагог иностранного языка (а хоть бы и родного) в силу ТОЛЬКО этого факта не может быть законодателем сценической культуры. А неквалифицированные отговорки насчёт того, что ныне уже невозможно создать что-то достойное, служат лишь оправданием несостоятельности тех, кто оказался у источников финансирования. Наоборот, алия последних лет привела в Страну такое число талантов, что как раз именно сейчас появилась возможность вернуть на еврейскую сцену многое из того, чем она гордилась когда-то. А языковые проблемы не кажутся столь непреодолимыми.
Многочисленные фестивали последних лет стали “потёмкинскими деревнями”, в которых нет и намёка на язык и культуру, ибо реализация конкретных коммерческих интересов не имеет отношения к тому, что создавали Гольдфаден, Михоэлс, Александрович. Исключением стал, пожалуй, хоровой фестиваль в мае 2005 года. По той простой причине, что хозяином его оказались посланцы народных масс, точнее, четыре десятка хоров, не отягощённых коммерческими вывертами. Эти хоры, возглавляемые грамотнейшими дирижёрами, опровергли удобную отговорку: мол, в наше время невозможно что-то изменить. Почти все 40 хоров представили неизбитый репертуар, на добротном вокально-хоровом уровне.
Тогда казалось, что этот прецедент поможет создать новую атмосферу, ЗАСТАВИТ тех, кто выступает в амплуа профессионалов, создать что-то принципиально новое, серьёзнее отнестись и к вокальной составляющей, и к работе над словом. Но, за небольшим исключением, мы продолжаем слушать всё те же несколько песенок. Собственно, даже и не песенок. После объявления: “А сейчас – идиш!” – в концертах звучит вступление и идёт уже поппури. По куплету из шлягеров, которые можно услышать ежедневно в любом ресторане, тоже в виде поппури. О невероятном искажении слов, порождающем набор звуков, не наличествующий ни в одном языке мира, и говорить не приходится.
Серьёзную тревогу вызывает не только профанация исполнительской деятельности, но и, так сказать, “музыковедческое” объяснение по-русски того, что поётся. Вред этих невежественных объяснений, лишённых минимальных представлений об истории нашей музыкальной культуры, возрастает от того, что доверчивый зритель и слушатель не имеет возможности получить достоверную информацию касательно предлагаемого материала.
Важнейшей частью традиции Михоэлса явилась еврейская сценическая речь. С крахом СССР, где худо-бедно эта речь оберегалась в труднейших условиях, восторжествовала тенденция полного хаоса в этом вопросе, всегда торжествовавшего на Западе, где об этом аспекте не было ни малейшего понятия. И главным критерием стало: говорить, как какой-нибудь “авторитет”, за которым по части сценической речи, кроме имени или учёного звания, ничего не стоит. Что это за речь, уже совсем не важно. Как и не важно, что высшим авторитетом в этой области был всё-таки Михоэлс. На сегодняшний же день интерес может представлять лишь мнение его учеников и тех немногих, кому посчастливилось воспринять их культуру еврейской сценической речи.
К сожалению, все мероприятия последних двух десятилетий, как в Израиле, так и за рубежом, проходят в полном отрыве от того, что было смыслом жизни гения нашей культуры. Мы слышим на них обо всём, за исключением сущности учения Михоэлса. И если даже что-то звучит на идише, это, за редким исключением, недопустимо с точки зрения традиции Михоэлса. Разве что кадры кинохроники, запечатлевшие выступления Соломона Михайловича и сцены госетовских спектаклей возвращают зрителя к михоэлсовской теме. Да если повезёт, в мероприятии выступит кто-либо из могикан, учившихся в МГЕТУ.
Когда 60 лет тому назад был занесён меч над нашей культурой, трудно было представить, к каким трагическим последствиям это приведёт. Но сегодня уже ясно, что мы не сумели противостоять агрессии против тысячелетнего наследия.
Не покидая поля битвы за нашу культуру, всё же трудно проявлять оптимизм перед лицом её деградации. Если она погибнет, то, возможно, тогда мы поймём многое. Но будет уже поздно. Мне вспоминается фотография Вилли Брандта, коленопреклонённого у памятника героям и жертвам Варшавского гетто. Не придётся ли и нам, тоже коленопреклонённым, молить о прощении у памятника погибшей еврейской культуре?
__._,_.___
|
|
|
