НА БЕРЕГАХ ОЗЕРА НАРОЧЬ
ПЕРВАЯ ГРУППА БОЙЦОВ ЭФПЕО УШЛА ИЗ ВИЛЬнюсского гетто в леса у озера Нарочь 24 июня 1943 года. Она была названа "группой Леона" в память командира ЭФПЕО Виттенберга, который пал геройской смертью неделей раньше.
Эту группу, состоящую из 21 человека, возглавлял Иосеф Глазман, член штаба ЭФПЕО. Проводником должен был служить еврейский партизан Шая Гертман, присланный с этой целью командиром Белорусской бригады Марковым. Бойцам выдали пистолеты, несколько винтовок, гранаты и пулемет — существенную долю того мизерного количества оружия, которым располагало ЭФПЕО. Разобрав его и спрятав под одеждой, бойцы по одному прокрались за забор гетто через боковой ход со двора на Рудницкой 6, а затем, построившись как обычная рабочая бригада лесорубов (такие бригады ходили временами в ближние леса, и группа прихватила с собой пилы и топоры), двинулись в путь "под присмотром" еврейского полицейского в мундире — члена ЭФПЕО Зунделя Лейзерсона. Группа благополучно прошла через Вильнюс и без приключений добралась до Новой Вилейки. Здесь к ней примкнуло несколько местных евреев, улизнувших от немецкой охраны.
К вечеру бойцы остановились на привал в роще, километрах в трех от города. Главная опасность миновала. Люди извлекли оружие, собрали пулемет и освободились от желтых заплат. Глазман разбил их на две группы, поручив одну Изе Мацкевичу, другую — Хаиму Лазару Командиры получили приказ собрать у бойцов все личные документы и уничтожить их Настроение было приподнятое "Из затравленных евреев, - вспоминает Шломо Канторович, — мы внезапно превратились в свободных людей, бойцов, с единственной мыслью — отомстить за пролитую кровь и за унижения В той роще мы словно заново родились, будто сразу освободившись от кошмара жизни в гетто"
Возможно, что эго чувство уверенности, овладевшее беглецами, когда на привале в роще они дожидались вечера, заставило их позабыть о бдительности и о мерах предосторожности, которые они привыкли соблюдать в гетто: неподалеку ходили со стадом подпаски, но члены "группы Леона" их не задержали
С наступлением темноты двинулись дальше. Вперед ушли пять разведчиков — Муля Хазан, Зундель Лейзерсон, братья Гордоны и Изя Мацкевич. Дорога вела к селу за мостом на речке Вилейке, через который надо было перейти.
Двигавшийся позади отряд залег в нескольких стах метрах от моста, ожидая сигнала. Разведчики уже были на мосту, и бойцы последовали за ними, когда с противоположного берега по ним открыли огонь. Произошло замешательство. Вся группа повернула назад, отстреливаясь из пистолетов. Лишенные всякого боевого опыта, люди потеряли самообладание. Разведчики еще сопротивлялись, но скоро стрельба прекратилась. Тут выяснилось, что во время бегства потеряна связь, многих недостает и неизвестно что с ними — ранены, убиты или заблудились. Шая Гертман утверждал, что отряд окружен и предлагал разделиться на звенья по 3—4 человека в каждом, чтобы легче было пробраться в лес. С ним не согласились. Люди не хотели расставаться друг с другом, тем более что не у всех имелось оружие и никто не знал, какая судьба постигла отсутствующих. Пока искали выход, внезапно обнаружилось, что исчезли проводник и его жена. Ошеломленные беглецы принялись аукать и сигналить зажженными фонарями, не считаясь с опасностью. Но проводник не вернулся, а с ним пропала и единственная имевшаяся в отряде карта.
Пришлось поскорей убраться подальше от злополучного моста и забиться в чащу. Нашлись и такие, кто в приступе отчаяния решил вернуться в гетто. Эти люди покинули группу и ушли в сторону города Глазман, сломленный пережитым, словно лишился способности руководить людьми. В нем трудно было узнать человека военной закалки и командира, каким он был в гетто, но он понимал, что дороги назад нет.
От отряда, который вышел с ним, осталась половина, но эти оставшиеся были полны решимости идти дальше, невзирая ни на что. У нескольких бойцов имелся список с названиями сел по дороге на Нарочь — решили руководствоваться им. Прежде всего надо было как-то перебраться через реку в обход моста. Два крестьянина, которых они остановили, рассказали, что отряд выдали подпаски, потому-то он и попал в засаду на мосту. По их словам, несколько человек сумели прорваться, но были убиты на противоположном берегу, двоих застрелили на мосту. Немцы приказали жителям села не предоставлять убежища раненым и сообщать в полицию о каждом замеченном подозрительном лице.
С помощью этих крестьян был найден брод, и бойцы переправились через реку. Днем прятались, двигались только по ночам. Поход, рассчитанный на шесть суток, растянулся на две недели. До партизанских баз Маркова в лесах вокруг озера Нарочь добралось менее пятнадцати человек, вконец истомленных и обессиленных, Изя Мацкевич, братья Гордоны, Зундель Лейзерсон, Муля Хазан, Роза Шершневская, Рахель Боракисская и Хаим Спокойный не пришли с ними (На теле Изи Мицкевича который находился в числе пяти, отправившихся на мост и погибших, немцы нашли документы бойцов. Мацкевич взял их но не уничтожил. Так гестаповцы узнали имена бежавших и на следующий день нагрянули в гетто с обысками Семьи бойцов были казнены, и расстреляны пять бригадиров из "эйнгейтов", где работали беглецы).
К тому моменту, то есть к августу 1943 года, в этих лесах находился центр крупного и организованного партизанского движения. В бригаду Маркова входило уже несколько отрядов Здесь обосновалась также Литовская бригада под командованием Казимира и Юргиса и базировалась спецгруппа советских парашютистов
Такое скопление партизанских сил объяснялось выгодными географическими условиями. Озеро окружено обширными труднопроходимыми густыми лесами, которые тянутся на большие расстояния, до Латвии на севере, смоленских лесов на востоке и минских на юге. Местность заболоченная, с большими "островами" среди топей, удалена от больших транспортных магистралей — железных дорог и шоссе. Все это как нельзя лучше подходило для ведения партизанской борьбы и притягивало, с одной стороны, белорусское партизанское движение, размещавшее свои базы от Смоленска до Нарочи, а с другой — литовское на его начальном этапе, так как часть этой территории входила в состав довоенной Литвы.
Соединение Маркова, получившее наименование Ворошиловской бригады, состояло из отрядов "Истребитель", "Чапаев", "Пархоменко", "Комсомольский" и др. Число бойцов бригады перевалило за тысячу. Начала заново формироваться и Литовская бригада, значительно уступавшая по численности бригаде Маркова.
В большинстве отрядов Маркова воевали и евреи. Прославился, например, командир разведки "Чапаева" Ицхак Блат. Он несколько раз ходил через немецкие линии во вражеский тыл. Человек беспримерной храбрости, он стал одним из первых партизан, удостоенных советских военных наград. Кроме боевых операций, в которых он участвовал, Ицхак Блат сыграл важную роль в спасении евреев из гетто городка Глубокое Витебской области и заботился о людях, ютившихся в лесу в так называемых "семейных" землянках. В тот же отряд была принята группа еврейских парней из Свентян, и некоторые из них (Моше Шутан, Мая Гертман, Израиль Вольфсон и Форуст) были впоследствии посланы командиром "Чапаева" Садыкиным в Вильнюс за подкреплением и оружием.
Крупной фигурой среди партизан-евреев был комиссар (а затем и командир) отряда "Истребитель" Подольный.
Москвич, лейтенант Советской армии, по профессии инженер, он побывал у немцев в плену, но бежал из эшелона с военнопленными, направлявшегося в Германию, и пришел в лес. Однако, невзирая на наличие партизан-евреев в "Чапаеве", "Истребителе", "Суворове" и других отрядах, абсолютное большинство евреев, которые добрались до Нарочской пущи, жило в вышеупомянутых семейных землянках и шалашах в тяжелейших условиях, и соплеменники-партизаны могли им помочь лишь немногим.
Да и сами партизаны-евреи далеко не во всех отрядах чувствовали себя на равной ноге с русскими бойцами. Мысль об основании отдельного и самостоятельного еврейского отряда, способного разрешить многочисленные наболевшие вопросы, овладела многими умами и, складываясь в ходе встреч и разговоров между партизанами, превратилась в отчетливое стремление. С приходом в лес вильнюсских бойцов ЭФПЕО во главе с Глазманом появилась ячейка, которая могла бы взять на себя практическое осуществление этой задачи, если бы удалось добиться от партизанского командования в лесу соответствующего разрешения. Глазман уже в гетто был сторонником этой идеи и теперь, считая себя представителем ЭФПЕО в лесу, начал действовать.
Он доказывал Маркову объективную необходимость сформирования еврейского отряда, заручился поддержкой Юргиса, с которым был знаком еще до войны, и, в конце концов, настоял на своем: еврейское партизанское подразделение в Нарочских лесах стало фактом. Оно было поставлено под начало еврейского командования в составе: Бутинас, литовский еврей, парашютист, специально откомандированный Юргисом — командир отряда; Иосеф Глазман — начальник штаба и Борис Гронеман — старшина. Отряд насчитывал около семидесяти бойцов в двух ротах под командованием Хаима Лазара и Гирша Гительзона.
На торжественном построении с участием командиров других партизанских отрядов бойцы-евреи принесли присягу, и Марков произнес перед ними пламенную речь, закончив ее следующими словами: "Кому как не вам биться с фашистами, чтобы отомстить за пролитую кровь ваших братьев? Постарайтесь же стать хорошими бойцами, мужественными и верными. Мы вам поможем всеми средствами, которыми располагаем, — инструкторами, оружием и руководством". Он предложил присвоить отряду символическое название "Месть".
Это событие стало центральным не только для бойцов самого отряда, но и для партизан-евреев в русских и литовских подразделениях и евреев во всем этом районе. Еврейская молодежь, которая до сих пор не имела перспектив быть принятой в состав партизанских частей и томилась в семейных землянках и шалашах, пошла в отряд. Даже те, кто бежал в лес только в надежде выжить, не могли больше оставаться в стороне. Еврейские партизаны, рассеянные по разным отрядам, начали добиваться перевода в "Месть", несмотря на то, что в этом им упорно отказывали командиры. База "Мести" очень скоро превратилась в место встреч всех еврейских партизан в лесу. Здесь можно было найти сочувствие и ободрение, поговорить на идиш, узнать последние новости из разных углов пущи, но главным образом — из вильнюсского гетто.
В личном составе отряда было много виленских евреев. Еще до его сформирования из гетто пришла группа молодежи, организованная Моше Шутаном и Форустом. Вскоре после прихода группы Глазмана партизаны-проводники Шломо Иехильчик и Мордехай Файгель привели из гетто 28 человек.
В этой группе было много гродненцев, бежавших в Вильнюс после ликвидации гродненского гетто, часть которых побывала по пути и в гетто Белостока.
Новый отряд принялся энергично организовывать свой быт. На базе построили землянки, шалаши, начали проводить занятия по стрельбе. Командование бригады (тем временем, между Юргисом и Марковым шел спор, кому из них должен подчиняться отряд) поручило ему охрану посадочных площадок, сбор сбрасываемого с воздуха снаряжения и поиск приземлившихся парашютистов. Группы бойцов вместе с другими партизанами участвовали в диверсиях на железнодорожных линиях. Вскоре отряд принял участие в крупной операции под командованием Маркова, к которой было привлечено большинство партизанских подразделений в лесу, — разгроме немецкого гарнизона в местечке Мядзе. Операция завершилась успешно, и бойцам "Мести" досталась часть взятых у немцев трофеев. Участвовал еврейский отряд и в операции в местечке Кобильники. Разведка "Истребителя" донесла, что в местечко должна прийти германская войсковая часть на смену отведенной в тыл полиции. В штабную землянку был вызван еврейский партизан Меир Хадаш, который был родом из Кобильник, и ему поручили роль проводника и разведчика.
Хадаш отправился в Кобильники, зашел в дом на окраине, перепугав хозяев, увидевших перед собой партизана-еврея, да еще земляка, и разведал обстановку. Во время последующей атаки он служил проводником сторожевою охранения и привел бойцов на станцию, которую было приказано взорвать. Местечко сожгли, запалив прежде всего дом бургомистра. Горели дома тех, кто пособлял и радовался уничтожению местных евреев, так что легко представить, с каким удовлетворением бойцы "Мести" возвратились на свою базу.
Однако самостоятельные операции и крупные диверсии были им в то время не по силам. Прежде всего, в отряде ощущалась острейшая нехватка оружия. То, что имелось, было, в основном, принесено из гетто. Марков, торжественно обещавший помочь оружием, слова не сдержал.
В отряде было много безоружных, а также женщин, в отличие от других партизанских подразделений. Дружественное отношение со стороны русских и литовских партизан вскоре изменилось. Бойцы "Мести" начали то и дело наталкиваться на оскорбления, насмешки и откровенные антисемитские выпады. Тем не менее они верили в скорые перемены к лучшему. Глазман с согласия Маркова отправил посланцев в Вильнюс, требуя присылки из гетто новых, вооруженных групп. В результате этой миссии, возложенной на Александра Богена (Юргис дал ему еще и свое особое задание), Гильмана и Моше Рудницкого с 8 по 13 сентября 1943 года штаб ЭФПЕО отправил из гетто в Нарочские леса пять групп.
Еврейские партизаны из отряда "Месть", естественно, радовались каждому новому подкреплению. Встречи были волнующие, но после того, как первое волнение проходило, новичкам задавался ошеломляющий вопрос: почему они взяли курс на Нарочь вместо того, чтобы идти в Рудницкие леса? И действительно, откуда было новоприбывшим знать, что в то самое время, когда они одолевали расстояние и бесчисленные опасности на 200-километровом пути до Нарочи Литовская бригада распорядилась основать партизанские базы в Рудницких лесах близ Вильнюса и приказала штабу ЭФПЕО направлять людей туда.
На базе отряда все время продолжалось строительство примитивного жилья, чтобы обеспечить кровом новичков, приходивших почти каждый день. Соорудили баньку, землянку амбулатории (в ней работала д-р Гордон из Вильнюса), продовольственный склад для заготовки продуктов на зиму. Отряд насчитывал уже 230 человек. В это число входили еврейские семьи из окрестных сел и множество людей, не пригодных к ношению оружия. Бойцов разделили на пять взводов по тринадцать человек в каждом. Принесенные из гетто три пулемета, немного винтовок и автоматов по-прежнему составляли главную часть отрядного арсенала. И все-таки время от времени бойцы ходили на боевые задания, и еще до того, как вооружение пополнили последние прибывшие из гетто группы, отряд принял участие в операции всей бригады против польских националистов.
В это время в лес прибыл из Москвы партийный работник (некто Климов), присланный для контроля за партизанской деятельностью в этом районе. Евреи, которым пришлось с ним встретиться, очень быстро обнаружили, что этот представитель центрального партийного аппарата категорически и принципиально против существования отдельного подразделения еврейских партизан. Его установка заключалась в том, что, поскольку партизанское движение строится в соответствии с республиканской структурой Союза, евреи, граждане Белоруссии и Литвы, должны войти в состав белорусских и литовских партизанских частей. Он исходил также из того, что нельзя выделять евреев, чтобы не играть на руку утверждениям германской пропаганды, будто партизаны — евреи и бандиты, и не оттолкнуть от себя антисемитски настроенное население.
Позиция Климова вызвала у еврейских партизан мрачные предчувствия. Они перестали верить в будущее своего отряда, который, хотя и разросся, постепенно утрачивал облик боевого подразделения; все более походил на большой семейный лагерь.
Иосеф Глазман начал переговоры с Юргисом, собиравшимся перебазироваться в Рудницкие леса, чтобы организовать там новую литовскую бригаду, и предложил послать туда группу партизан "Мести" в качестве авангарда. Членам ЭФПЕО в "Мести" было уже известно, что их товарищи, еще остававшиеся в Вильнюсе, получили приказ концентрироваться в Рудницких лесах и не идти в Нарочь, — поэтому так сильно было желание попасть на новую базу и соединиться с ними. Но Юргис это предложение отверг под тем предлогом, что у него нет достаточно оружия, чтобы снабдить им еврейские подразделения, хотя в лесу все знали, что в смысле вооружения Литовская бригада обеспечена лучше других и ей постоянно перебрасывают по воздуху дополнительные партии оружия.
Пока члены ЭФПЕО метались между сомнениями и надеждой, в лес прибыла еще одна группа их товарищей, — последняя, перед тем как события приняли новый оборот, — а с нею Нисан Резник. После его прихода было созвано совещание штаба "Мести" с участием Иосефа Глазмана, Бумы Боярского, Левы Зисковича, Нисана Резника и некоторых младших командиров. Глазман сообщил, что, по его сведениям, штаб бригады принял решение расформировать отряд еврейских партизан и разбросать по другим отрядам его личный состав.
Он полагал, что ждут только удобного предлога и собираются использовать сумятицу, сопровождавшую приход каждой новой невооруженной группы евреев, чтобы заявить, что еврейские командиры не способны справиться с положением. Марков за все это время не только не помог вооружением, но еще отнял несколько автоматов, после того как их удалось "выбить" с огромными усилиями у Юргиса. Глазман считал, что в подобных обстоятельствах невозможно оставить отряд в его прежнем виде, и предложил потребовать у Маркова провести немедленную реорганизацию "Мести", превратив ее в смешанное подразделение. Предложение было принято. Однако, как выяснилось в тот же день, командование бригады уже вынесло окончательное решение расформировать отряд.
23 сентября на базу отряда пришло распоряжение приготовиться к смотру, на который прибудет комбриг Марков. В полдень построили около 260 человек при оружии. Комбриг приехал в сопровождении нескольких работников своего штаба. Он обошел строй, а затем выступил и заявил, что на базе "Мести" есть много людей, необученных и лишенных всякого боевого опыта, однако имеющих оружие. В то же время, продолжал Марков, нечем вооружить множество отличных, испытанных партизан. Их и нужно прежде всего обеспечить.
Когда с "Большой земли" подбросят достаточно снаряжения, можно будет дать его и личному составу "Мести", а до тех пор ему придется нести тыловую службу, на роли хозвзвода, обслуживающего партизан. В отряде останутся несколько вооруженных бойцов, в задачу которых будет входить добыча продовольствия для всего личного состава. В заключение Марков объявил, что вооруженные бойцы "Мести" будут слиты с белорусским отрядом "Комсомольский", который реорганизуется в "Первый комсомольский кавалерийский отряд имени Ворошилова".
Белорусы, с коими предстояло "слиться", к этому моменту уже появились и пока держались в стороне. Во время смотра рядом с Марковым стоял Шаулевич, назначенный командиром новоиспеченного отряда. "Месть" была расформирована и разоружена немедленно. Обойдя ряды, Марков приказал отобрать оружие у многих, прежде всего у девушек из ЭФПЕО, которые пришли с оружием из гетто. Тут же он роздал его белорусским партизанам. Покончив с этим, он поинтересовался, есть ли вопросы. Бася Зивкович, боец ЭФПЕО, член "Хашомер хацаир", принесшая оружие из гетто, не выдержала и взорвалась: "Мы пришли сюда не прятаться, а сражаться. Нам дорого досталось наше оружие, и по какому же праву его отбирают? Наши девушки показали себя в бою еще до того, как явились в лес". Марков усмехнулся и промолчал. Перед ним стояла маленькая девчушка с детским личиком, на котором были написаны негодование и обида. В гетто, помогая советским военнопленным, она не раз рисковала жизнью. Теперь Марков постановил, что она недостойна носить оружие.
Затем он приказал выйти вперед ремесленникам. Из строя невооруженных вышли портные, сапожники, швеи, фотографы, кожевники и заготовщики — более 60 человек. Это был будущий хозвзвод, и Марков распорядился, чтобы они покинули базу и перешли в другое место. Оставленное им вооружение состояло из двух поломанных ружей и пяти пистолетов. С помощью этого "арсенала" хозвзвод должен был оборонять себя и прокормить шестьдесят человек. Командовать этим взводом Марков назначил Бориса Гронемана.
В строю еще оставались те, у кого не было ни оружия, ни какой-либо специальности. Этих Марков свел в "рабочую роту" с задачей обслуживать все партизанские отряды в лесу.
Ни в одном партизанском стане не было ничего подобного: это была не только первая, но и единственная "рота" такого рода.
На этом, однако, еще не закончились несправедливость и глумление: новый командир Шаулевич продолжил конфискацию оружия у евреев. Он отобрал пулемет у бойца Бургина, а у Михаила Ковнера — его автомат. К другим он полез в карманы, забирая пистолеты и говоря, что выдаст ружья — в лесу они, мол, сподручней. Так принесенные из гетто пистолеты, автоматы, пулемет были отняты у евреев и отданы белорусам "в законном и официальном порядке".
На следующий день разоруженным людям приказали явиться к штабу бригады. Туда их препроводили под конвоем. Вызывали по одному. Разговаривал с ними Шаулевич в присутствии своих штабников. Он объявлял входившим, что, поскольку отряд недостаточно вооружен, а ожидается карательная операция немцев, он должен позаботиться о покупке оружия для своих бойцов.
Поэтому евреи должны сдать все ценные вещи, деньги и золото. Ему требуются часы, кольца, сапоги и кожанки. Тут же евреев обыскивали и стаскивали с них сапоги. Реквизиция продолжалась несколько часов. Дожидавшиеся своей очереди не подозревали, что происходит в штабном блиндаже, потому что "обработанных" выводили через другой ход и отправляли подальше от места действия... К полудню все было кончено. Люди бродили по базе, как оплеванные, преследуемые насмешками и издевками белорусов. В тот день никто не пошел за обедом и не притронулся к еде. Расформирование отряда и способ, каким его ликвидировали, усиливающиеся слухи о приближении немецких войск и предстоящей облаве — все это снова напомнило о гетто, о днях и ночах акций, о кошмаре, от которого люди еще не освободились.
Для многих это потрясение совпало с их первыми днями пребывания в лесу. Они еще не успели вкусить партизанской жизни и понять обстановку. У них не было никакого практического опыта и никакой предварительной подготовки, которые помогли бы им устоять перед целой горой осложнений и разочарований. Они пришли в лес из гибнущего гетто, прямо с баррикад ЭФПЕО, с надеждой на борьбу, с мыслью о еврейском боевом отряде.
Буквально на пороге все эти мечты разлетелись вдребезги. Нескольких членов ЭФПЕО взяли в белорусский отряд ("Комсомольский"), остальным, то есть большинству, пришлось уйти с базы, построенной собственными руками, в "хозвзвод", подавив все свои мечты о борьбе и мести, чтобы заняться пошивкой штанов для партизан и их командиров или изготовлением колбасы. Юноши и девушки, которые провели в гетто два года в борьбе, не могли примириться с этим, но были бессильны что-либо изменить. Тем более что в решающий момент они оказались лишенными всякого руководства. Человек, которого они считали своим командиром и который еще со времен гетто был для них авторитетом, бросил их на произвол судьбы: Иосеф Глазман с кучкой самых близких приятелей ушел с согласия Юргиса в Литовскую бригаду. Во время злополучного смотра и расформирования "Мести" его уже не было в отряде.
Командир "Мести" Бума Боярский был назначен взводным в отряд "Комсомольский" и вместе с Богеном, назначенным командиром отделения, получил приказ добыть коней, чтобы превратить своих пеших партизан в кавалеристов. "Хозвзвод", изгнанный с базы, принялся налаживать свой быт на новом месте.
И в то время, как он лишь приступил к строительству, а "рабочая рота" все еще не знала, куда ее пошлют и что с нею будет, началась немецкая карательная экспедиция.
В штаб Маркова поступили сведения, что с двух направлений движутся крупные силы немцев. Отрядная разведка подтвердила это известие. Тогда был отдан приказ уходить из леса, оставив на базах лишь отдельные группы для встречи и отсылки партизан, находившихся в этот момент на боевых заданиях.
На базу "хозвзвода" официальное извещение об облаве поступило ночью. В потемках спешно распределили паек. Молодым приказали перевести в укромное место бригадный госпиталь и немедленно покинуть базу. Остальные, забрав свои пожитки, двинулись на свою старую базу, переименованную теперь в "Комсомольскую". Там они услыхали, что крупные соединения немцев, литовцев и эстонцев, оснащенные танками, артиллерией и разведывательными самолетами, идут на лес и что все партизанские отряды с их штабами уходят, готовясь к бою.
Отряд "Комсомольский" тоже был наготове. Его командир Шаулевич отдавал последние распоряжения перед выходом в путь. Кроме бойцов, сюда собралось множество евреев из семейных землянок с женами, детьми и стариками. Долгие месяцы они просидели в этих землянках, терпя ужасные лишения и находясь в полной зависимости от покровительства партизан. Теперь, прослышав про облаву, они бросились на ближайшую базу, умоляя пожалеть детей и не оставлять их немцам. Тут же находились и люди из "рабочей роты", которых исключили из отряда буквально в последний момент.
Шаулевич взял с собой всех белорусов, в том числе и тех, у кого не было оружия, из евреев же забрал только вооруженных. Остальным — среди них и тем, у кого накануне он сам же отобрал оружие и кто до сих пор официально числился в отрядном резерве, он приказал оставаться на месте. Он посоветовал им укрыться от немцев на болотах и оставил им два негодных ружья.
К утру партизаны покинули базу. Несколько человек кинулись вдогонку, умоляя не бросать их на верную смерть. По трем девушкам из ЭФПЕО — Басе Зивкович, Мире Шведской и Шпринце Шварц, пытавшимся идти за отрядом, по приказу командира был открыт огонь из автомата. Из всех женщин он взял только одну, отдавшую его жене свое золотое кольцо.
Оставались болота, но и там спасти могло только чудо. Однако другого выхода не было, и только несколько человек решились идти за сто километров в Кажианские леса. Этот невероятный путь проделали в одиночку Мира Шведская с Шпринцей Шварц. На третий день блужданий к ним, правда, присоединились двое знакомых парней — Гросс и Свирский, но затем оба повернули в другую сторону. Через двое суток девушки узнали, что их бывшие попутчики наскочили на пьяных партизан, застреливших Моше Гросса; Свирскому удалось спастись. Когда же на шестые сутки Мира с Шпринцей добрались до Кажиани, где базировались литовские партизаны, оказалось, что немцы закончили прочесывать Нарочь и идут сюда. Литовский комбриг Казимир, уже сидевший в телеге, рассказал, что видел Глазмана с его людьми и послал их в Рудницкие леса; он разрешил девушкам присоединиться к группе Глазмана, которая находилась неизвестно где, и пообещал принять их в Литовскую бригаду, если Мира с Шпринцей дойдут до Рудников. А затем оставил их одних в лесу, в кольце облавы.
Лес был полон беззащитных одиночек, безоружно и бесцельно двигавшихся навстречу своей судьбе. Люди гибли, и некому было рассказать об их смерти. Группа партизан случайно наткнулась на восемь виленских евреев. Меир Хадаш, находившийся в этой группе, попробовал заступиться за своих соплеменников, прося командира, чтобы тот позволил их взять с собой. Не помогло. Тогда Хадаш попросил разрешения провести их хотя бы в безопасное место. В этом ему тоже было отказано. Как стало известно позднее, все восьмеро погибли в лесу.
О судьбе "хозвзвода" имеются свидетельства Меира Шумахера и Ицхака Рогалина.
Посланные на выручку бригадного госпиталя еврейские парни были использованы на переноске раненых, которых сопровождали врач и санитары. Сначала раненых везли на телегах, потом, добравшись до болот, понесли на носилках, а когда начали вязнуть, бросили носилки и потащили раненых на себе. Санитары-белорусы за всю дорогу и не подумали подменить носильщиков-евреев, а когда те выбились из сил, принялись понукать их и осыпать бранью, прохаживаясь по поводу их еврейского происхождения. Наконец, вышли из болота на остров. Тут врач построил евреев и объявил, что на этом их задача закончена и они должны убираться на все четыре стороны. Никакого задания и, разумеется, никакого оружия им не дали. И это в момент, когда к болотам уже подходили немцы.
Что касается отряда, которым командовал Шаулевич, то он взял курс на север, на уже упомянутые Кажианские леса, полагая, что, двигаясь в этом направлении, он уходит от немцев. По звукам неуклонно усиливавшейся орудийной стрельбы Шаулевич своевременно обнаружил свою ошибку. Тогда он построил отряд на перекрестке лесных дорог и предложил партизанам рассыпаться по лесу и так прорываться через окружение. Затем он повернулся к партизанам-евреям и приказал им убираться из отряда и из этой местности. Приказ был отдан в столь категорической форме, что никто не осмелился возразить. Шаулевич увел отряд в неизвестном направлении, а "вычищенных" евреев, которые остались стоять, как потерянные, на перекрестке, спасло лишь то, что среди них оказалось несколько человек из окрестных сел: они вспомнили про маленький островок на гиблом болоте, куда немцам, не зная тропы, не добраться...
Иосеф Глазман со своими людьми также шел в это время на Кажианские леса. Его группа из лично отобранных им восемнадцати человек была хорошо вооружена. В пути к ним присоединилось еще семнадцать евреев из числа бродивших по лесу уроженцев здешних мест. Однако группа заблудилась и в результате пришла в Кажиан лишь через двенадцать суток, когда тамошний лес был уже взят в кольцо карателями. Казимир отругал Глазмана за проволочку и выразил свое удивление по поводу того, что Юргис не направил группу в Рудницкие леса.
7 октября под вечер Глазман повел своих людей обратно на Нарочь, намереваясь прорваться в Рудницкие леса. На следующий день группа угодила в немецкую засаду. Из тридцати пяти человек уцелела только молодая девушка из Свентян Юлия Гольдберг. Она притаилась в высокой ржи, слыша разрывы гранат, стрельбу, стоны раненых. Люди отбивались до последней минуты. Когда все было кончено, раздался голос немца, по-видимому офицера, приказавшего снять с мертвого компас (компас имелся только у Глазмана).
Затем Юлия услыхала мольбы раненого, просившего немцев прикончить его, и узнала голос своего отца, тоже находившегося в группе.
Крестьяне похоронили погибших в братской могиле. Они нашли залитое кровью коричневое пальто, принадлежавшее Хаиму Лусскому, пробитую пулями фуражку Левы Зисковича и семейные фотографии одного из бойцов, перемазанные кровью и грязью. В числе тридцати четырех погибли Глазман, Лева Зискович, Хаим Лусский, Михаил Ковнер, Мирьям Бернштейн и Моше Браузе.
Карательная операция в Нарочских лесах продолжалась семь дней. Предав огню окрестные села и прочесав территорию, немцы перебросили войска в Кажианские леса. Операция не привела к разгрому партизанских отрядов и не причинила им больших потерь. Но судьба евреев, отрезанных от партизанских соединений, была трагичной, многим, пытавшимся уйти от облавы группами и в одиночку, это не удалось, и они оказались главными жертвами карательной операции.
Уцелевшие начали возвращаться, собираясь там, где некогда была их база — база отряда "Месть". Партизаны еще не вернулись в лес, отряд "Комсомольский", унаследовавший от "Мести" ее базу, тоже не возвратился. Лагерь был сожжен и разрушен, земля утыкана гранатными осколками. Голодные, оборванные, изможденные люди, несмотря на весь пережитый страх и лишения, радовались встрече друг с другом.
Одни надеялись, что после облавы отношение к евреям изменится и будет легче попасть в партизанский отряд. Другие после пережитого больше не надеялись ни на что. Так или иначе, всем пришлось снова кочевать по лесу, по оставленным партизанским базам в поисках остатков продовольствия и предметов первой необходимости, чтобы как-то просуществовать. Организовали общий котел, делили скудный паек, но запасы иссякали. Сожженные шалаши и землянки не могли служить укрытием от холода, усиливавшегося с каждым днем. Борьбу за существование было вести легче, объединившись в маленькие группы, по признаку родства, или приятельских связей, или сходству идеологии, — и такие группы появились. Каждая подыскивала себе место стоянки подальше от баз, то есть от возможной беды. Иные лачуги снабжались тайниками на случай прихода непрошеных гостей. У Меира Шумахера и Ицхака Рогалина остались пустые кобуры: набив их соломой, они в таком "вооруженном" виде ходили по ночам в села добывать провиант.
Партизаны бригады Маркова, вернувшись в лес, прежде всего взялись за восстановление разрушенных баз. Белорусы из отрядов "Пархоменко" и "Кутузов", обосновавшиеся неподалеку от еврейских землянок, решили проблему строительных материалов очень просто. Эти материалы, в первую очередь, окна и двери, они отнимали у евреев, объясняя насилие тем, что они воюют и погибают вместо евреев и поэтому им полагается жить получше.
Вернулся отряд "Комсомольский" с Шаулевичем, а также те партизаны-евреи, которых он прогнал из отряда в критический момент, когда, уходя от облавы, наткнулся на немцев. Теперь он потребовал, чтобы они вернулись в отряд. Наученные горьким опытом, они не спешили, опасаясь, что их зовут только затем, чтобы отнять у них оружие. Шаулевич пригрозил объявить их дезертирами, что означало смерть. Пришлось идти в отряд. Тут их опасения немедленно оправдались: начались попытки разоружить их — хитростью, угрозами, как угодно. Отняв пулемет и все боевое оснащение, какое имелось, евреев снова выгнали из отряда.
На этот раз парни пробовали сопротивляться; один из них категорически отказался сдать пистолет. Тогда партизанский командир, некий Крысов избил его и приказал двум партизанам отобрать у него пистолет силой.
После того, как количество вернувшихся евреев увеличилось, Шаулевич снялся с места и ушел, оставив на базе более ста безоружных человек. С этого момента их стоянка превратилась в объект постоянных набегов и грабежа. Дня не проходило без того, чтобы у евреев чего-нибудь не отбирали. Каждый взводный знал, что здесь он может безнаказанно разжиться сапогами, одеждой, любым обнаруженным предметом. Приходили, устраивали повальный обыск и забирали все подряд — часы, обувь, все что попадется.
...В начале декабря 1943 года в одну из землянок, где ютились евреи, пришел посланец из отряда Калачева — отряда, который входил в бригаду некоего Монахима. Посланец объявил, что ему требуются двенадцать человек для выполнения боевого задания. Если участники выдержат это испытание, их примут в отряд. Парни, которых до сих пор никто не брал, естественно, обрадовались и без долгих размышлений отправились с посланцем в штаб отряда.
Там их принял комиссар и произнес перед ними следующую речь: "У евреев в СССР было много золота. Когда советская власть потребовала это золото, они его не сдали. Пришли немцы и забрали у евреев несметные сокровища. Евреи не хотят воевать. Вам придется доказать, что евреи умеют драться".
На следующий день два командира (один был офицером Советской армии) повели их на задание, о сути которого они еще ничего не знали Командиры были вооружены автоматами, у евреев на двенадцать человек имелось два пистолета с несколькими обоймами, принесенных еще из гетто. Сначала им приказали соорудить завал на шоссе, которое вело к немецкому посту. Когда они это сделали, их похвалили и поручили устроить другой завал, а также подорвать два моста поблизости от немецкого гарнизона. Объяснив, как действовать, оба командира отправились пьянствовать в ближнее село. Евреи остались без огневого прикрытия, но задачу выполнили. Так они и продолжали сооружать по ночам завалы, минировать дороги и разрушать телефонную сеть — без своих командиров.
По прошествии двух недель им, наконец, объявили, что они успешно справились с делом и пора возвращаться на базу. Там комиссар сказал, что за отсутствием командира отряда вопрос об их приеме в ряды партизан придется отложить. Назавтра их отправили на очередные две недели в другой район и снова без оружия. И тут они успешно выполнили задание. После этого на базе им выдали письмо Калачева, адресованное, якобы, комбригу с рекомендацией принять их в отряд. Но оказалось, что письмо адресовано... командиру еврейской базы с распоряжением дать им какое-нибудь занятие. Тогда парни обратились к самому комбригу. Монахим предложил им заняться строительством конюшни на базе...
Ребята возмутились: "Мы шли сюда воевать, а не строить конюшни". Евреи способны изготовлять мыло и свечи, изрек в ответ комбриг. Но воевать?.. "Были у меня в бригаде два еврея, думал, неплохие партизаны. И что же? Взяли и подорвались на минах по собственной неосторожности. Вот и урок", — закончил нотацию Монахим и отправил парней восвояси. Пришлось возвращаться в землянки.
Другая группа из тех же землянок, отчаявшись добиться чего-нибудь на месте, решила попытать счастья в другом районе. Пришедший с востока еврей-партизан рассказал им, что в той местности партизанит много евреев и там можно попасть в отряды. Он был согласен взять с собой вооруженных. Шесть бывших членов ЭФПЕО, все из "Хашомер хацаир", решили попробовать. Они вышли в путь с тремя пистолетами, у провожатого имелась еще винтовка. Спустя неделю, когда они очутились на территории другой бригады, на них напала группа партизан и отняла все оружие. Теперь не имело смысла продолжать путь — без оружия их все равно бы никто не взял. Решили идти назад. Приладили себе что-то вроде пистолетных кобур, дабы не выглядеть совершенно беззащитными, и двинулись в обратную дорогу.
Однако по лесу уже пошел слух о группе невооруженных евреев, которые бродят по окрестностям. Маскарад с кобурами не помог, внешность парней и девушек выдавала их происхождение. Они голодали и мерзли, и придя однажды ночью на хутор и переночевав в баньке, решили утром зайти к крестьянину попросить хлеба. Тот их радушно принял и посадил за стол. Внезапно дверь отворилась; вошло несколько крестьян в тулупах и, прежде чем ребята успели сообразить, что происходит, дверь оказалась на запоре, а из-под тулупов появились топоры.
Единственный, кому удалось увернуться от топора, свалить нападавшего и бежать, был Шломо Канторович. Ночь он провел в лесу, наутро вернулся на ферму и нашел шесть трупов. Тела его товарищей были обезглавлены.
Так погибли Яша и Мера Раф, Моше Чух, Хая Тикочинская, Эстер Ландау и их проводник. Они поплатились жизнью только за то, что не могли примириться с жизнью беженцев, не хотели прятаться в лесу, а хотели воевать и бороться.
|
