ПРИМЕЧАНИЯ
*Дядя Лева
Мне было лет 10-12. На городском рынке какой-то «фокусник» зазывал зрителей сыграть с ним в «кубик». Это был костяной кубик, на каждой стороне которого были нанесены точки: от 1 до 6. Ловкими движениями он встряхивал его в жестяной кружке, а потом быстро выбрасывал на землю. Выигрывал тот, кто набирал больше очков по количеству выпавших точек. Фокусник был безногим. На кожаной подстилке, вернее, штанах с толстым кожаным низом он на своих обрубках размещался на низенькой деревянной раме, опиравшейся на четыре шарикоподшипниковых колесика. Когда инвалид передвигался, то в руки брал два деревянных бруска с упором для кистей рук, с помощью которых он не только ловко двигался, но и мог приподымать все тело вместе с коляской. Безногих после войны было много, они заполняли улицы, подъезды, поезда, трамваи и автобусы с просьбой милостыни. Эти обреченные чаще были в подпитии. Иногда кто-то наигрывал на гармошке, тоскливо напевая военно-блатные баллады.
В какой-то из послевоенных лет все инвалиды войны внезапно исчезли.
Об их судьбе ходили разные легенды…
Люди к нему шли неохотно. У меня загорелась страсть, и я попросил у дяди Левы в долг 5 рублей. Не знаю, либо мне везло, либо специалист выбрал меня «подсадной уткой», только я постоянно выигрывал, привлекая новых клиентов. Страстная игра настолько захватила меня, что я не обращал ни на кого внимания и не заметил, как мой дядя куда-то ушел. Когда поднял глаза, то увидел густую толпу зрителей, окруживших нас. Среди них выделялся крупный мужчина с громким голосом, хромавший на одну ногу. Он болел за меня, азартно подбодрял, изредка смачно выражаясь на идиш. После тетя рассказала, что это был Генах мясник с базара, потерявший ногу на войне.
Я бы никогда и не вспомнил этот эпизод, хотя тогда и выиграл приличную сумму, покрывшую все расходы на поездку, если бы не его.
Пинхасовичи Генах и Рыся оказались соседями матери в первые ее годы жизни в Хайфе. Они очень сблизились, часто вспоминали тетю Лену из Лунинца. Мне выпало счастье излечить Рысю от тяжелейшего недуга, который просто сжигал ее. Об этом подробно в книге «О гипнозе в прозе» в рассказе «Периодическая лихорадка»…
Не знаю, писал ли Лева даже матери, бабушке Лее, жившую с нами, помогал ли. Вероятнее всего, что нет, хотя по характеру он был положительный и добрый человек.
В войну он служил в интендантских частях. Дослужился до капитана. На фронте познакомился с Дусей, полностью «завоевавшей» и его сердце, и его заработки. В конце он работал главным мастером в знаменитом ленинградском «Печатном дворе».
Я с 17 лет жил в Ленинграде. С дядей столкнулся там только однажды у него дома. Известно, что гостей принимает хозяйка дома…
Больше никогда я у него не бывал. Все тяжелые, полуголодные студенческие годы я нуждался. Со второго курса приходилось работать в разных местах: почтальоном, санитаром в психбольнице, грузчиком, кочегаром, медицинским братом и пр. Материнские сестры, тетя Лена и тетя Чера много помогали мне в эти годы. Их дома, дома несостоятельных людей, всегда были открыты для меня, где был накормлен, иногда ночевал. Короче говоря, помогали как настоящие, близкие люди. И Зина, дочь тети Лены, с мужем Семеном продолжали эту добрую традицию. Двоюродный брат матери Анцель с женой Шурой тоже во многом мне помогали в студенческие годы, о чем я уже неоднократно писал. Пусть будут благословлены все, делающие добро!
Слава Б-гу, я помню самое малое доброе дело, сделанное ими для меня.
*Об отце
Я помню себя в 2 – 2,5 года. Болен. Лежу на кровати в сенях речицкого дома. Вдруг входит незнакомая пожилая женщина с густой копной каштановых волос. Она что-то у меня спрашивает. Узнав, что я сын Додика, которого она искала, стала говорить очень ласково, что-то предлагая мне. Я побаивался незнакомых, и поэтому сторонился ласк. Тогда она села напротив меня в другом конце сенника, на старый сундук. Когда вошла «моя» бабушка Лея, то они о чем-то стали шептаться, и мне послышалось, что та просит гостью чего-то мне не говорить. Гостья, по-видимому, не видела меня…
Потом как-то она исчезла. Отец вернулся с работы и принес мне шоколадный набор: лошадка, собачки, кот и еще что-то, наполненные ромом. Этот набор я с вожделением вспоминал все голодные военные и послевоенные годы…
Вероятно, это и была бабушка Ханна…
* Однажды отец в Ленинграде посетил Наума Пекаровского (названного в честь деда Нохема Пугача), двоюродного брата мамы, который учился в институте пищевой промышленности.
Он показал тому стихи, которые я прислал ему в Ленинград. Видимо, они понравились, и Ноня показал их друзьям и в отцовском письме дописал мне пару добрых слов. Сколько лет уже прошло, а я четко помню ту гордость и радость оттого, что взрослые люди читали мои стихи. Было приятно, что отец не постеснялся показать их ленинградскому студенту, кто в моих глазах тогда был верхом интеллигентности.
Вот так иногда одно слово, пара строчек в письме могут врезаться навсегда в память и даже сыграть роль в дальнейшей судьбе человека.
Еще один сон.
Мне приснился странный сон. Вижу – идут по улице трое. Не помню, кто по сторонам, но в центре группы шел Ноня Пекаровский. Он был в кожаной тужурке, застегнутой на все пуговицы. Обычно жизнерадостный, веселый и улыбчивый, он шагал с хмурым выражением и потемневшим лицом. Его спутники оживленно беседовали, а он – молчал. Молчал, хотя они к нему обращались, молчал, и когда они стали о чем-то спрашивать у меня. Я видел его печальные тоскливые глаза, наполненные далекой тайной. Он что-то хотел сказать мне, сообщить попросить, но не произнес ни слова.
Мне вдруг вспомнился пионерский лагерь, где до войны отец был начальником. Две старые сосны на пригорке, между которыми натянут гамак, в котором я, пятилетний мальчик, лежу и сквозь игольчатый сосновый свод, сквозь зеленые просветы смотрю на пробегающие, парящие в необъятной выси облака. Мне очень хорошо, особенно оттого, что высокий черноволосый парень качает мой гамак, рассказывая веселые побасенки о шаловливом и умном мальчике. Это был Ноня Пекаровский, гостивший у отца в лагере…
Или молодой мужчина, только что женившийся на речицкой красавице из хорошего еврейского дома, дочери коэна, который провожает подростка через их богатый фруктовый сад к нам за огород. Вот он останавливается, приседает на корточки, манит меня к себе пальцем и тихо спрашивает: «Хочешь яблок?» Вокруг – райский сад. Ветви старых деревьев ломятся под тяжестью спелых фруктов. Каких только яблок здесь нет: и желтоватые, и краснобокие, и зеленые, и полностью вишневого цвета. Они манят, загадочно покачиваясь на ветру. Некоторые переспели и под своей тяжестью обрываются, рассыпаясь на земле вокруг ствола. Хочет ли парнишка этих райских прелестей? Да еще вдобавок в роли змея-искусителя молодой, красивый, весельчак и шутник – Ноня. Я помню, как отвисали переполненные яблоками карманы, как я поддерживал обеими руками рубашку, набитую на полную пазуху…
Или строчки от ленинградского студента, приписанные в письме моего отца: «Хорошие стихи пишет Эрик, интеллигентные. Он обязательно должен учиться стихосложению, может выйти поэт…»
Я проснулся и еще долго не мог заснуть.
-К чему бы это, ведь Ноня никогда раньше мне не снился. Такой печальный, грустный, встревоженный. И ни одного слова не произнес. А ведь что-то важное хотел сказать. И тут в сознании пронеслось сравнение. Ведь отец, не произносивший ни слова, снился мне долгие годы. А теперь мне известно, что он просил меня об исправлении, возвышении его страдающей души. А я тогда ничего не понимал.
Я рассказал сон Лее, и мы срочно позвонили дочери Нони, Фаине, которая со своей прекрасной семьей уже давно живет в Израиле. Правда, его сын Славик (видимо, названный в честь дедушки Сроэля) еще там, в далекой и холодной России, да и жена Нони Римма тоже в Ленинграде. Рассказали Фаине сон, поведали о моих снах про отца, преследовавших меня 24 года, и попросили выяснить, когда по еврейскому календарю ёр-цайт ее отца. Оказалось, что ровно через неделю годовщина со дня смерти Наума Пекаровского, названного в честь моего прадедушки Нохема Пугача. Мы срочно посоветовали ей сделать все нужное в ёр-цайт. Весь этот день я говорил Кадиш по Нахуму бен Исраэлю, учили Мишнаёт, сделали поминальную трапезу…
Его доброе слово я не забуду никогда. Мицва помнить добро.
И у него была заслуга явиться мне во сне и попросить, не произнеся ни слова…
*Речица
Из книги Леонида СМИЛОВИЦКОГО «Катастрофа евреев в Белоруссии 1941-1944», Тель-Авив 2000
*С гордостью в Речице говорят о своих земляках: художнике Исааке Захаровиче Копеляне и его брате Ефиме (Хаиме) Захаровиче Копеляне (1912-1975 гг.), народном артисте СССР, актере Большого драматического театра в Ленинграде, где с 1943 г. он сыграл около 50 ролей. Еще более известен стал Копелян, снимаясь в кино (с 1932 г.). В Речице считают, что евреи Этуши, дом которых находится на углу ул. Карла Маркса (бывшая Михайловская) и ул. Калинина - это родственники народного артиста СССР, Владимира Абрамовича Этуша, актера театра им. Вахтангова (с 1945 г.), профессора, ректора театрального училища им. Щукина в Москве. Рассказывают, что народный артист России Валентин Иосифович Гафт тоже из Речицы, а его родственники Гафты, проживали по ул. Ленина, д. 30. На ул. Набережной жили родители Леонида Менделевича Левина, ведущего архитектоав современной Беларуси, одного из авторов мемориального комплекса "Хатынь" (Ленинская премия 1970 г.), академика, президента Белорусского Объединения еврейских организаций и общин (с 1993 г.).
*В Казани жили наши родственники: дядя Зяма и тетя Лиза Пугачи. Зяма (Залман) был родным братом бабушки Леи. Раньше они жили в Харбине (Китай, КВЖД), там у них родились два сына и дочь. Григорий женился на русской Нине, и у них родился сын Илюша, названный по имени рано умершего дяди. Зяму, как бывшего харбинца, «взяли» органы. Тогда Гриша, молодой интеллигент, красавец, комсомолец, бросился спасать невинного отца. Войти то он сумел, но уже живым не вышел никогда. Его сын Илюша рос сиротой. Намного позже, в хрущевские времена, погибшего Гришу Пугача реабилитировали посмертно. Судьба их дочери Эстер (Эси) была тоже трагической. Ее мужа так же забрали, он долгие годы был заключенным. Затем Эся отравилась, взяв яд в аптеке, где работала. Их единственный сын Семен, который в военные годы казался мне взрослым парнем, тоже печально закончил жизнь. Я болезненно помню, как дядя Зяма откопал из завалинки какие-то золотые украшения и при мне, пятилетке, обещал Семену и Илюше в наследство.
Мне же было обидно, почему совсем забыли обо мне, я ведь тоже родной…
Потом из-за наследства Семен с Илюшей рассорились на долгие годы.
История с неразделенным наследством – грозная проблема еврейских семей, лишенных знания законов Торы. Так было, к ужасу, и в моей семье после бабушки кончины…
Об этом не хочется вспоминать.
Дядя Зяма скончался трагически. А ведь именно он во время войны приютил в своем маленьком домике всех родных: свою мать – прабабушку Бейлю, сестру – бабушку Лею, тетю Соню, мою маму с двумя детьми, мачеху т. Лизы – Муму, Зелика и Груню Ольбинских с двумя дочерьми Ирой и Асей и еще пару человек.
Как могло вместиться такое количество людей, до сих пор необъяснимо.
*Война
В-вышний сделал так, что я оказался единственным мужчиной (кроме отца) в семье Мендельсонов и Плоткиных. У отца все погибли. У матери были три сестры и брат Лева, среди которых она была самой младшей. У старшей, т. Лены, родилась единственная дочь Зина. Т. Соня и т. Чера были красивые, умные, обаятельные, обе учительницы математики и физики с высшим образованием, но так вышло, что обе не были замужем. Дядя Лева не жил с нами, «женился» на Дусе, детей не было. У младшей, мамы, было четверо детей. Я - старший, единственный сын. Мне выпало счастье возвышать души всех умерших родственников.
*Воздушный налет
По ассоциации вспомнился Иом Киппур 1973 года, когда началась война с внезапно напавшими на Израиль Сирией, Египтом и еще десятком арабских сателлитов. Мы жили в пограничном кибуце «Ашдот-Яаков» на перекрестке границ с Иорданией и Сирией, под Голанскими высотами. Мы – это я с Леей и три наших сына: Додик почти шести лет, Авик, родившийся ровно через 9 месяцев по прибытии в Израиль, и Яша, которому было два месяца. Была невыразимая жара, радио и телевидение не работали. Я лежал под кондиционером, который совершенно не помогал, в нашей полуторакомнатной квартирке в кибуце. Дети были в своих детских домиках, а Лея работала помощницей воспитательницы. Вдруг ворвалась Лея со страшным, бледным и перепуганным лицом. Спросонья (а мы уже тогда держали пост Иом Киппурим) я лишь видел ее лицо и отрывающийся и закрывающийся рот с шевелящимися губами. И вдруг расслышал: «Война… Война! Арабы напали на нас…». Как был в шортах и босиком, выскочил из дому и побежал по направлению к детским домикам, выбирая на ходу, к кому из детей раньше забежать. Я пересекал большую зеленую ухоженную поляну, окруженную старыми финиковыми пальмами, которая широко раскинулась перед кибуцной столовой. Бежал, а мысли бешено вертелись в голове. И вдруг страшный, неземной рев над головой. Надо мною в нескольких метрах от земли пронесся огромный реактивный самолет, кажется, «Фантом». Рев был такой, что меня не только бросило на землю, но прямо-таки прижало к земле. Тело мое входило в густую подрезанную траву поляны…
Наши самолеты шли на бреющем полете, чтобы их не засекли иорданские и сирийские радары. Шли в 25-30 метрах над землей.
Делали крюк над Голанами, чтобы сбоку войти в воздушное пространство Сирии. Это было спасением Израиля.
*На лугу Козьей слободы
Я родился в Казани, всю эвакуацию прожил там, ходил в детский сад, пошел в первый класс. Там я встретился с моим пропавшим без вести на войне отцом, вновь ощутил его близость, силу, умение и ум. Там я был свидетелем, как он, еще не оправившийся от осколочного ранения в ногу, с раздробленной ступней, был отправлен в штрафной батальон после злосчастной «встречи» со штабным майором. В Казани в медицинском институте позже училась моя сестра Зина. Там она вышла замуж за нашего троюродного брата Илюшу, сына Гриши Пугача, замученного в сталинских застенках только за то, что он со своим отцом, дядей Зямой, жил в китайском Харбине. Там она работала врачом, там она зачала, а потом и растила единственную дочь Лию, названную в честь нашей бабушки Леи.
В Казани до сих пор живут ее внуки Аленка (Алона) и Гриша (Цви), названный в честь погибшего в застенках прадедушки.
Там же выучилась на врача и младшая сестра Белла.
*Если взять иешивы в любом конце света (Москва, Ленинград, Рига, Вильнюс, Киев, Минск, Одесса, США, «русские» иешивы в Израиле), то везде их возглавляют ученики рава.
Слава Б-гу, в заслугу ученика рава, р. Мордехая, сохранились магнитофонные записи уроков раввина Ицхака-Иосефа Зильбера, которые сегодня передает в эфир тоже ученик рава, Миша Виндиш, на религиозной русской радиостанции «Голос шофара» на волнах в диапазоне FM-91.6. Тысячи радиослушателей получили возможность слушать недельные главы Торы, псалмы Давида.
В свое время в течение двух лет я вел еженедельную двухчасовую передачу на русском языке на ивритской религиозной радиостанции «Коль анешама».
Не смотря на сверхзанятость, годы, состояние здоровья, рав всегда находил время для этих передач. Сохранились в кассетах более десяти передач с его участием. У меня лежат более 100 видеокассет с записями его непередаваемых уроков. Эти записи бесценны и еще дожидаются своего редактора-издателя.
Один из учеников рава, р. Цви Патлас, в прошлом известный мим, актер и режиссер, выпустил видеофильм «Учитель». Это те крохи безграничного запаса, который вылил на всех нас в желании послужить В-вышнему рав Ицхак.
*Павлик Морозов
Когда отец после войны отремонтировал первые две комнатки разрушенного дома, то поставил железную «буржуйку», пока просыхала первая, сложенная им «грубка» и прилегающая к ней плита с двумя чугунными отверстиями-конфорками для приготовления пищи. Затем долго выкладывали большую русскую печь с лежанкой. Последнюю печь, уже в новой пристройке, срубленной по заказу отца, тоже клали профессионалы-печники. Это были два белоруса, кажется, братья Олейниковы, жившие на нашей улице, которые еще со старых времен бегло разговаривали на сочном идише.
Ведь когда-то Речица была еврейским городком.
*Помощь еврею
И душа в доме не было. В баню мы ходили всей семьей раз в неделю. Очередь перед баней, очередь в раздевалке, когда отмывшиеся уже «употребляли» холодное пиво, добавляя в него для крепости из «четвертушки» с белым горлышком… Деревянные не первой чистоты скамейки, на которых пересидела не одна сотня людей нескольких поколений, жестяные общественные шайки, не работающие душевые головки… Единственное радостное воспоминание – парилка. Сухой горячий воздух, вверху на третьей полке жаркий пар. На полках распаренные голые тела, по которым безжалостно стегают березовыми вениками, обмакивая их в воду тазика. Не всякий мог вынести третью полку парилки. Иногда там теряли сознание и крепкие мужики. Но были и герои…
Когда я оказался в ванной комнате в чьей-то ленинградской квартире, то должен был все изучать заново. После того, как провели нам водопровод, отец соорудил в огороде, возле заборчика, будку, на крыше которой стояла железная бочка, выкрашенная в черный цвет, с краном – душевым рожком. Какое же наслаждение было помыться после рабочего дня под этим самодельным душем водою, нагретой за день солнцем!
Вначале, в связи со злополучной лужей, я решил вспомнить только водоснабжение, но в памяти вдруг выросли картины нашего быта. Думаю, что новому поколению, потенциальным читателям моих воспоминаний, будет интересно знать и другие детали.
Не было и холодильника. Зимою продукты выставляли в сетке за форточку в окне или держали в холодных сенях. Сложнее было летом. Искали не прогреваемые солнцем темные углы на полу. Еще были погреба. Под полом, вырезав в досках люк с закрывающейся крышкой, копали довольно глубокую яму. Иногда весь погреб был именно в этой яме, а в лучшем случае яму неплотно обшивали досками. Помню, как в детстве, играя в «Тимура и его команду» по А. Гайдару, мы в таком погребе давали «клятву», подписывая ее на бумаге собственной кровью, выжатой из уколотого пальца…
У более состоятельных людей во дворе были вырыты глубокие погреба, выложенные кирпичом. В таких сооружениях холод хранился и в самые горячие летние дни. Такой погреб был у Кагановичей, которые жили через огород от нас. Еще помню, как покупали колотый лед из холодильников, пересыпанный крупной солью и опилками.
Естественно, что о телевизоре в те времена мы даже не слышали. Не было простой стиральной машины, где выжимание белья проводилось механическим вращением ручки, что было нелегкой работой. Стирали в тазиках, деревянных или жестяных корытах, в детских ванночках. Но так как была проблема с водой, то был обычай - стирать белье на речке. Во всяком случае, полоскали там белье почти все. Женщины приносили в тазиках белье. Устраивались на каком-нибудь плоском камне, сдвинутом немного в воду, и так в наклон, подоткнув подолы, стирали в реке. Некоторые пользовались «терками». Это деревянная, довольно широкая прямоугольная рама, в которой находилась ребристая жестяная пластина, о которую и терли намыленное белье. Потоки мыльной воды, «производственной» грязи сносились быстрым течением Днепра. Когда белье полоскали, то часто его били специальными валками, тяжелым дубовым бруском на ручке, где одна сторона тоже была ребристой. Между прочим, и гладили белье подобными ребристыми тяжелыми валками, каскатывая ими белье, навернутое на скалку.
Но в основном гладили тяжелыми чугунными утюгами, которые нагревались древесным углем, пламенеющим в обширном чреве утюга…
А самовары, нагреваемые тем же углем, который растапливали горящей щепой-лучиной, раздувая огонь сверху трубы натянутым на нее голенищем старого сапога... Кто может забыть чай из пыхтящего медного самовара?
Туалета в доме тоже не было. Хождения по нужде были на расстояние 50-70 метров от крыльца дома. Особенно неприятно было зимой, когда неслась поземка, проникавшая через огромные щели деревянной будки туалета, где не было даже самого примитивного сидения. Часто зимой по утрам нужно было расчищать лопатой дорожку в туалет от снега, чтобы проникнуть туда.
Рядом была выгребная яма для мусора. Когда яма переполнялась, то ее просто закапывали землей, а вместо нее рыли новую. Яму из-под туалета раз в год вычищал специальный человек – золотарь. Запах был невыносимый и на всю улицу…
Прямая ассоциация возникла у меня, когда в приложении к «Огоньку» некий Цезарь Золотарь писал про меня, ярого националиста и сиониста. «Золотарь» мне было ясно, но при чем тут – «Цезарь»?
Будучи взрослым, после смерти отца я собственноручно построил туалет в саду с настоящим деревянным сидением.
Хочется, чтобы вы просто чуточку представили себе, как мы тогда жили.
Телефона, конечно, у нас не было. Все разговоры могли вести из очень редких уличных телефонов-автоматов, а так как ближайший был на почте, то для любых переговоров, и междугородних тоже, должны были идти на почту в 2-2,5 километрах по направлению к Днепру. Почта находилась на Советской, неподалеку от нашей школы.
*Не обижай брата своего
Я вспомнил, как в начале своего пути к Истине, когда еще мало чего знал, в хайфской синагоге, которую мы с подросшими сыновьями держали на своих плечах, публично обидел очень пожилого человека. Тот вел себя отвратительно, всех оскорблял и третировал. Я не выдержал, сорвался и в синагоге на своем плохом идише сказал ему прямо в глаза, что думал о нем. Это его остановило. Тогда я даже радовался, мол, вот как сумел осадить грубияна. Но потом совесть заела меня, я нашел пути, как закончить миром нашу ссору. И мы в дальнейшем были в хороших отношениях несколько лет. Он (зихроно ливраха!) скончался в возрасте 100 лет…
*Страшный камешек
Итак, сбежав с урока, я остановился на крутом берегу, над обрывом, с которого была видна вся необозримая ширь реки, реки моего детства и юности. Я остановился как раз над тем местом, где в детстве мы рыли пещеры «Али-Бабы и сорока разбойников». На нашей улице жили трое моих одногодков: Марик Иоффе, Аркашка Белькин и Костя Ядченко. С последним мы были очень дружны в студенческие годы. Он был участником моих юношеских переживаний. На склоне обрыва мы с Мариком и Аркашкой рыли пещеры в песчаном грунте. Техника была самой примитивной, чаще всего копали голыми руками с почерневшими от грязи ногтями, поэтому пещеры были мало вместительными. Мы с трудом затискивали туда наши небольшие тела, сидели, прижавшись один к другому. Но зато, какой был простор для наших фантазий!
*Может, лишь они настоящие…
Из «Катастрофы». Синагог в Речице было несколько. Первая стояла на углу ул. Александровской (ныне Калинина) и Сапожницкой (ныне Пролетарская). Вторая синагога вместе с иешивой принадлежала хасидам Шалома Дов-Бер Шнеерсона. Здание ее сохранилось до наших дней на четной стороне ул. Ленина (бывшая Преображенская) напротив городского исполкома. Третья синагога была на перекрестке улиц Успенской (ныне Советская) и Пролетарской. Четвертая синагога "Высокая" располагалась между улицами Советская и Набережная. Пятая "Роговая" – на перекрестке улиц Андреевская (ныне Луначарского) и Ленина. Шестая синагога стояла сразу за Роговой по Андреевской улице. Седьмая - на углу ул. Владимирской (ныне Урицкого) и ул. Преображенской. Это была "Купеческая" синагога, красивая в два этажа. Потом ее разрушили и построили одноэтажное, невзрачное здание городской прокуратуры. Кроме синагог действовали два частных еврейских (мужское и женское) училища и талмуд-тора.
*Речица, моя Речица
Как и первую любовь, невозможно забыть город твоего детства, ранней юности. Я люблю свой городок, ее жителей, ее евреев, давших мне те качества, которые позже помогли жить и преуспевать. Речица не смогла дать мне основы еврейства – знаний Торы, хотя все еврейское, что есть в моей душе оттуда, от моей Речицы.
Я люблю, ценю и уважаю речичан. Речичанин и до сих пор – пароль для открытия моего сердца. Но бедные мои земляки, как и я когда-то очень далеки от наших основ, от единственной Истины – В-вышнего.
Когда-то я мечтал создать речицкое общество в Израиле, даже давал объявления в русских газетах, и некоторые речичане отзывались… Потом выяснилось, что такое общество уже организовали другие. Ну и Слава Б-гу! Слава-то слава. Только это общество почему-то собирается именно по субботам. Когда я попросил переменить время встреч, ибо мы, около десяти речичан, не можем приезжать в святую субботу, то получил отказ. И не только отказ, но и полное непонимание.
И это потомки тех евреев, которые похоронены на множество раз оскверненном еврейском речицком кладбище. Это потомки зверски уничтоженных людей только за то, что они были евреями. Это евреи, живущие у себя на Земле Израиля!…
Как безумно жаль! Как разрывается сердце! Я могу только молиться за моих речицких евреев, чтобы В-вышний открыл им глаза в последние дни перед приходом Избавителя. Вернитесь, евреи, вернитесь к своим корням, к вере ваших прабабушек и прадедушек, которые не раз отдавали жизнь за Освящение Его Имени!
*Сегодня я представляю, что ад это не поджаривание на огне.
Человек сгорает от стыда, позора из-за тех поступков (точно описанных в Святой Торе, как запрещенные действия), которые он сознательно или по ошибке совершал в своей прошлой жизни. Получив чисто советско-гойское воспитание, я неосознанно совершал массу проступков. Слава Б-гу, что Он спас меня Своим личным наблюдением от самых страшных преступлений по Торе! После возвращения к Истокам иногда у меня бывают жуткие, непереносимые минуты, когда я вспоминанию (вспоминается само по себе, без моего желания) те поступки, действия, события, которые пережил в прошлой жизни. Пламя позора, стыда сжигает до того, что не хочется жить…
Но еврей не в праве распоряжаться данной ему жизнью. Несколько успокаивает мысль, что эти, переживания все же легче тех мук, которые предназначены в аду…
Может быть, эти страдания, мучения уменьшат будущее наказание…
*Любавический ребе
Мы были в больнице у рабанит Гиты. Вся семья во главе с равом стояли у дверей ее палаты в отделении реанимации. Она была в очень тяжелом состоянии. Когда врачи разрешили мне, как коллеге, войти к ней в палату, она уже не говорила, только огромные, говорящие, горящие и страдающие глаза изредка открывались и в полутьме пронзительно смотрели на меня. Я провел с нею лечебный сеанс. Вышел печальным. Так трудно даже врачу, по сути профессии часто встречающемуся с концом земной жизни, видеть, как уходит добрый, щедрый, большой души человек. Можно себе представить, в каком состоянии были ее дочери, сын и сам рав.
И вдруг рав отзывает нас с Леей в сторону и начинает рассказывать, как они с рабанит должны были тяжело работать. Кажется, пять лет беспрерывно оба работали целыми днями, не имея ни общей субботы, ни праздника. Рабанит дополнительно работала на кухне в иешиве «Мир», а рав должен был давать уроки, часто возвращаясь ночью пешком из Байт ваган в Санедрию.
-Причем тут тяжелая работа, для оплаты покупки квартиры их первой дочери, вышедшей замуж? К чему эти рассказы у постели умирающей? Откуда берутся такие силы у человека? И, самое главное, откуда рав знал о нашем положении, ведь мы ни слова ему не рассказывали?
А мы были забиты нашими проблемами. Женили нашего первенца, сделавшего «тшуву», и были проблемы с покупкой квартиры для молодоженов.
Мы с Леей только переглянулись. Разве можно сравнивать наши проблемы с частью того, что за эти долгие годы перенесли рав с женою, выкупая квартиру. До сих пор не знаю, откуда мог рав знать о наших заботах. Как он нашел силы говорить о «наших насущных» проблемах в таком состоянии. Но это был – рав Ицхак Иосеф ЗИЛЬБЕР.
*Менингит
Прошла страшная война Судного дня, с жертвами и гибелью мифа о непобедимой армии Израиля, когда народ впервые задумался: «А кто все же нас спасает? Кто приносит нашему народу победы?» Ведь все сионистское руководство страны было в панике и бездействовало в шоке от «внезапного» нападения арабских армий.
После ужаса войны все, кто смог, сбежали с крайнего севера страны, включая и медиков. Меня вызвали в управление купат-холима и попросили восполнить медицинские утраты в районе Кирьят-Шмона. Так мы попали на «север дальний» в кибуц «Амир», относящийся к движению Ашомер Ацаир. Там специально работали в Судный день, и выращивали свинью, чтобы заколоть ее в День Независимости. Несколько раз именно в этот день, когда были накрыты «свинские» столы на природе, поднимался непонятный ветер и переворачивал тарелки с блюдами и столы.
История нашего пребывания и службы в этом кибуце, где впервые появились мысли о возвращении к Истокам, заслуживает отдельного рассказа. Но это будет не в этой книге. Здесь мы впервые в истории старого израильского кибуца прикрепили мезузы на двери нашего дома, впервые в кибуце стали зажигать субботние свечи, правда, по незнанию сопровождая это пластинкой с песнями Иорама Гаона…
* Отец из всех Мендельсонов остался один. Погибли все в Минском гетто. Его род мог продолжить только я, как представитель мужчин Мендельсонов. Я же остался единственным мужчиной в семье Плоткиных, которые по материнской (основной) линии происходили из Пугачей. В дальнейшем именно мне пришлось читать Кадиш по моим родителям и по всем маминым родным. У бабушки Леи было пятеро детей, рождавшихся ровно через 2 года, пока жил дедушка Зхарье. Он умер молодым, когда младшей, моей маме, было два годика. Фактически она выросла сиротой, не знавшей ни отца, ни вообще мужчины. Её старшая сестра Лена вышла замуж за их дядю (брата бабушки Леи) Авраама, что у евреев считается мицвой. У них родилась дочь Зинаида, которая так и осталась единственной двоюродной сестрой. Соня и Чера, красивые, образованные и умные, обе учительницы математики и физики в старших классах, так и остались незамужними. Только сегодня я понимаю, что в какой-то степени это большая честь не выйти замуж за не евреев и сохранить чистоту. Единственный брат Лева, на два года старший мамы, в тринадцать лет уехал в Ленинград. От семьи он был далек, хотя по натуре был очень хорошим человеком.
*В моем окружении, кроме отца, не было ни одного мужчины.
После смерти отца идея восстановить род Мендельсонов постоянно преследовала меня. Дать имена отца, дедушки, дяди моим сыновьям – было моей заветной мечтой. Женился я в 29 лет. Когда родился первенец, которому мы дали имя отца, радости моей не было конца. Второй сын получил имя дедушки. Третьего сына, Якова Исраэля, назвали по имени очень хорошего друга из квуцат Кинерет. Пятый ребенок, Ицхак Арье, получил второе имя в память погибшего брата отца, Левы-Лейба-Арье, который со слов отца был очень музыкален, красив и обаятелен.
Я был помешан на мужчинах Мендельсонах, и В-вышний дал их нам…
*У нас родилась дочь
Огромным подарком Небес было рождение дочери, хотя я это понял нескоро. Так как события с Авиком развивались именно в это время, то немного о нашей Михали.
Она родилась в сентябре 1976года в кибуце «Амир» в то время, когда определенные силы кибуцной мафии решили, что им не подходит врач, который установил мезузы и стал зажигать субботние свечи, вопреки кибуцной идеологии. К нам пришли с визитом, когда Лея была в конце срока беременности, и бесцеремонно, без всяких объяснений предложили «не торопясь» в течение нескольких недель покинули кибуц. Это было такой неожиданностью, что Лея родила сразу же после сообщения. Мы еще год прожили там до переезда в Кирьят–Шмону.
Часто в плавках прямо из бассейна я бежал спасать больного, когда не имел покоя ни днем, ни ночью, ни возможности съездить на пару дней на медицинский конгресс.
Факт – после нашего отъезда за пару месяцев ушли из жизни пятеро больных, которых я, с Б-жьей помощью, вытаскивал из тяжелейших ситуаций.
Итак, у нас родилась здоровая, красивая, жизнерадостная девочка. Дочка – это было что-то новое и неожиданное в семье. Я вначале даже боялся дышать на нее, а братья были без ума от маленького ангелочка. Все это сохранилось на множестве фотоснимков. Бабушка (моя мать) сразу же прилепилась душой к этому крошечному существу. Мне было странно и в то же время - очень радостно. Как будто с Михалью в дом вошел дополнительный свет. Она всегда была энергичной, веселой и очень ласковой девочкой. С раннего детства отличалась особой красотой, утонченностью и высокой интеллигентностью. Очень быстро развивалась и ни в чем не отставала от братьев.
Только через годы, когда я познал основы нашей веры, я понял, какую радость она мне принесла, ведь мы выполнили полную мицву: мальчик и девочка. И только, когда она подросла, я по-настоящему стал понимать что такое – дочь.
Красавица, украшение и гордость семьи, умница, очень нежная и чувствительная душа. Девочка принесла какой-то особенный дух и радость в нашу семью. Но самая большая особенность ее характера была в постоянном стремлении к справедливости, самоотверженности, правде, в ее конкретных понятиях. Она, как разъяренная тигрица, бросалась на защиту братьев, если думала, что их обижают или несправедливо наказывают. Ее не останавливал даже страх перед авторитетом отца, как и не мог остановить огромнейший пес, грудью защищая маленького бабушкиного Туби.
А теперь, став дедушкой ее сыновей, познав ее ближе, я благодарю В-вышнего, что послал мне такую награду – мою любимую, близкую и родную дочь!
В нашей семье были праведные женщины. Я еще застал свою прабабушку Бейлю Пугач, которая в 90 лет соблюдала кошер в военной, голодной Казани. Я прожил жизнь со своей бабушкой Леей Плоткиной, которая, оставшись с пятью сиротами на руках, не только смогла вырастить их честными людьми, дать всем образование, но и соблюдала себя в чистоте до конца дней. Только она одна самоотверженно на своем горбе тянула большую семью. Моя мать, оставшись вдовой в 48 лет, отдала всю свою жизнь до последней минуты четверым детям и всем внукам, которые до сих пор живут памятью о ней. Она также долгие годы сохраняла верность первой и единственной своей любви – нашему отцу. О матери следует написать отдельную книгу, хотя и в этой она проходит через все повествование. Моя верная супруга, Лея, тоже прекрасная мать пяти (шести, вместе с Саликом, сыном сестры Ани, жившим у нас более 10 лет) детей, преданная до самопожертвования.
Но такой матери, какой оказалась Михаль, я еще не встречал. Она не только безропотно страдала в обе беременности почти весь срок, но надо бы посмотреть, как она отдает всю себя своим сыновьям, будучи «заключенной» с ними в доме 24 часа в сутки.
Стали проявляться ее недюжинные таланты. Когда она вынужденно находилась в Кфар Хабад, то начала рисовать, играть на гитаре. Однажды я записал ее песни на кассету. А мы слушали их, и слезы сами собой текли из глаз – такова сила их душевного воздействия. О ее графике и рисунках, хотя она специально не училась, говорят четыре книги, оформленные ею. Все читатели, а имеются и многочисленные письменные отзывы, в восторге от ее таланта. С Б-жьей помощью и эта книга будет оформлена ею.
Итак, только что родилась Михаль. Она единственная, кто с рождения не был в детском домике кибуца, а росла в родительском доме. Помногу раз в день я подходил к ней, любовался этим славным и красивым комочком жизни, который развивался у меня на глазах. В нашей семье не были приняты сантименты, и я украдкой подходил к ее кроватке, касался, гладил, целовал, когда другие этого не видели. Наши младшие ребята страстно любили лежать на нашей широкой кровати и играть с Михалькой. И такие фото имеются в семейных альбомах.
*Падение в пропасть
После войны, голода, разрухи родители, видимо, решили увеличить семью, которая до сих пор состояла только из двух детей. В 1948 году поздней осенью родилась у нас Анна (Хана), получившая имя бабушки (матери отца) Ханы Мендельсон (Фридман).
Я иногда останавливаюсь на деталях потому, что воспоминания пишутся и для нашей семьи, сегодняшней и, с Б-жьей помощью, будущей. Надеюсь, что эти строки будут переведены и на иврит – родной язык детей и внуков…
Родилась Аня, Аннушка, Хенка, как мы звали ее в детстве. Только позже я узнал, что слово «хен» ивритское и обозначает – приятная, симпатичная. Это была очень приятная, спокойная девочка, невероятной красоты. В отличие от нас, блондинов, она была брюнеткой с огромными карими глазами и копной темно-коричневых волос. Видимо, волосы ей достались в наследство от матери отца, которую я мельком видел в детстве. Мы очень любили друг друга, и я много занимался ею. Не имея возможности уделять нам внимания во время войны, когда он или воевал, или был в плену, или лежал в госпиталях, отец был очень ласков и привязан к Анечке. Короче, она пользовалась всеобщим вниманием. Росла и развивалась доброй, уравновешенной и умной девочкой.
Помню эпизод. Как обычно, я вел ее за ручку из детского сада. Она была довольно упитанной девочкой. Анечка очень любила, чтобы я приподнимал ее так, чтобы она могла делать большие прыжки, вися на моей руке. Однажды из-за ее веса мы потянули ей ручку в плече и уже больше не могли так развлекаться. Я уехал в Ленинград, когда ей было 6 лет. Дальнейшие встречи были эпизодическими во время моих визитов в Речицу на каникулы. Но душевная связь между нами была.
Вот стихотворение, которое я тогда написал ей в ответ на ее стихи.
*Трагедия на перекрестке
Мать прожила нелегкую жизнь, начиная с сиротского детства.
Одна с двумя маленькими детьми в войну. Муж, пропавший без вести, затем множество раз раненый, контуженный, прошедший штрафные батальоны…
Почти всю жизнь она работала. Воспитательницей в детсаду, счетоводом, бухгалтером. Помню, как она работала на нефтебазе, в помещение которой собирались все шоферы нефтевозов и дико курили. Помещение постоянно было заполнено клубами едкого табачного дыма. Там мать начала кашлять. Иногда я встречал ее с работы. Вспоминаю, как играючи вез ее на санках по снегу, а она зашлась в страшном кашле. Хронический бронхит, перешедший потом в бронхоэктазы. Когда я проходил практику в ленинградской военно-медицинской академии, то удалось поместить ее туда для обследования. Оказалось, что одно легкое нужно вообще удалить, а второе – частично. На такую операцию никто не согласился.
С этими болезнями мать приехала в Израиль. По медицинским показаниям она должна была жить в сухом климате, но оказалось так, что она поселилась в Хайфе у моря. На удивление, именно море спасло ее. С Б-жьей помощью она в 75 лет выглядела и чувствовала себя прекрасно, будто настоящая жизнь для нее была именно в Израиле последние 17 лет. Она была человеком дающим: всегда, везде, всем и особенно своим детям и внукам. Такою она запечатлелась в нашей памяти. Подтянутая, жизнерадостная, с улыбкой навстречу любому, готовая помочь и совершить доброе дело.
На Внуковском аэродроме Москвы мы с мамой расставались навсегда…
Мама, мама, когда я сумею
Снова милую к сердцу прижать?
В мире смертный заставить не смеет
Навсегда сыновей провожать.
Разорвали нас длинные версты
Да границ полосатых столбы
И сердца, что к страданиям черствы.
Им т а к о е же, если бы...
Будто сердце надвое порвали,
И заставили биться куски.
Мы с тобою еще ближе стали,
Но седеют в разлуке виски…
Мама, мне бы тебе на мгновенье
Передать весь запас своих сил,
Я бы мог побороть все сомненья,
И давно вместе с милыми был. Июнь 1972
Только те 17 лет, которые матери посчастливилось прожить в Израиле, были годами жизни из всей цепи мучений, переживаний и страданий, выпавших на ее долю: война, муж «без вести пропавший», одна с маленькими детьми, затем раненный перераненный супруг, штрафной батальон…
После войны тяжелейшие голодные годы. Болезнь и ранняя смерть любимого человека… Изгон сына первенца с последнего курса института… Дочери… Советская страшная и жестокая действительность…
Она погибла под колесами поезда на перекрестке Атлит, живя еще неделю на аппарате искусственного дыхания.
Книга о маме, с Б-жьей помощью, ждет своей очереди…
*Шабаш на костях
СКАНДАЛ В "ЯД ВА-ШЕМ"
"НОВОСТИ НЕДЕЛИ" 1 июня 1994г.
"К нам относятся, как к скотам!.. ", - заявил один из участников митинга, посвященного памяти гомосексуалистов и лесбиянок, погибших в годы второй мировой войны. Митинг, проходивший в музее "Яд ва-Шем", неоднократно прерывался. Среди тех, кто пришел в "Яд ва-Шем", чтобы выразить свое возмущение фактом проведения митинга гомосексуалистов и лесбиянок, были также бывшие узники концлагерей.
Уже с первой минуты стало ясно, что гладко этот митинг не пройдет. После того, как митинг открылся песней "Эли, Эли", житель Кирьят-Арба Авигдор Эскин стал выкрикивать лозунги и попытался помешать проведению церемонии. Находившимся в музее полицейским удалось задержать его и вывести из зала. Однако Эскин вскоре вернулся, вместе с Иосефом Даяном, бывшим каховцем из Кирьят-Арба. С трудом полицейским удалось их вывести, и вскоре митинг был завершен.
Один из активистов организации, борющейся за права человека, Илан Шейнфельд сказал: "Пройдет много лет, пока поймут, что можно быть гомосексуалистом... Наш митинг - лишнее подтверждение этому".
Руководство мемориального комплекса "Яд ва-Шем" заявило: "Право почтить память жертв Катастрофы предоставлено каждому; каждый может произнести молитву и возложить цветы к памятнику погибшим евреям"...
Депутат Кнессета от партии МАФДАЛ Шауль Яалом призвал директора музея доктора Иосефа Бурга уйти с занимаемой должности. По утверждению Яалома, Бург не может оставаться после того, как позволил группе гомосексуалистов и лесбиянок "посягнуть на святые для каждого еврея чувства". 1 июня 1994 г.
*Памяти Минского гетто
Из «Катастрофы». В Минске инициативу увековечения взяла на себя группа верующих. В начале 1946 г. они просили горисполком установить памятник на могиле расстрелянных 2 марта 1942 г. узников Минского гетто, полагая, что их обращение законно и найдет понимание. Однако горисполком отклонил эту инициативу под предлогом, что в указанном месте были расстреляны как верующие, так и неверующие евреи, русские, белорусы, украинцы и цыгане. Несмотря на это, в августе 1946 г. на братской могиле "Яма" в Минске был установлен несанкционированный памятник жертвам геноцида в виде короткой гранитной стелы черного цвета с надписью одновременно на русском и идиш: "Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибших от рук лютых врагов человечества немецко-фашистских злодеев".
В строительстве памятника приняли активное участие начальник Управления коммунального хозяйства Минска Наум Борисович Гунин, начальник Треста благоустройства и озеленения Минска Иосиф Янкелевич Нисенбаум, заведующий мастерскими при тресте благоустройства и озеленения Матвей Павлович Фалькович и директор похоронного бюро Минска Алексей Терентьевич Гольштейн. Текст на идиш написал Хаим Мальтинский, а всеми работами руководил старший мастер похоронного бюро Мордух Абрамович Спришен. При открытии состоялся митинг, читали Каддиш, и была проведена заупокойная служба. Памятник в Минске один из первых на территории Советского Союза, на котором вместо общепринятого "советским гражданам, павшим от рук немецко-фашистских захватчиков" по-русски, была сделана надпись на языке идиш, где прямо указывалось, что жертвами геноцида были именно евреи.
Через несколько лет инициаторы этой акции понесли строгое наказание. В 1952 г. Гунин, Нисенбаум, Фалькович, Гольштейн, Мальтинский и Спришен были арестованы по обвинению в космополитизме и провели под следствием 11 месяцев. В основу их обвинительного заключения были положены несанкционированные изготовление и установка обелиска на Яме. Все они получили по 10 лет исправительно-трудовых лагерей и были отправлены в Печорский угольный бассейн в г. Воркута".
ЭТОГО НЕЛЬЗЯ ТЕРПЕТЬ
КОММЕНТАРИЙ "ВЕСТИ" Среда 1 июня 1994г.
Во вчерашнем номере нашей газеты была опубликована информация агентства ИТИМ о событиях в мемориале Катастрофы "Яд ва-шем" в Иерусалиме, где проходила церемония поминовения гомосексуалистов и лесбиянок, погибших от гитлеровских репрессий. Вчера в редакцию позвонил Эрнст-Иегуда Мендельсон (57), врач из Иерусалима, который был участником этих событий. Именно его показали в понедельник вечером в телепрограмме "Мабат", по ошибке назвав Авигдором Эскиным.
"Эскин был там минуты полторы, а показанный в сюжете человек, с которого сорвали кипу, вместе с клоком волос, и повалили на пол, был я. Имеется видеокассета, где все это зафиксировано, и я никогда не был активистом движения "Ках", - сообщил он.
По словам Мендельсона, репатриировавшегося из России 23 года назад, о готовящемся мероприятии он узнал из публикаций в прессе. Тотчас начал писать плакаты с выдержками из Торы, где порицается мужеложство.
"Я много раз бывал в "Яд ва-шеме", но никогда не видел, чтобы там позволяли устраивать свои церемонии всяким группам, - говорит он. - Этим же было позволено все, и я думаю, что за этим мероприятием стоит правительство. В павильоне "Изкор" они спустились вниз на пол, где начертаны названия лагерей смерти, что вообще не позволяется никому. Они принесли туда гитары, пели под них свои песни, "раввин"- гомосексуалист (чего в принципе не может быть согласно иудаизму) произносил речь в микрофон. Я был оскорблен до глубины души. У меня просто сдали нервы"...
По словам Мендельсона, не только чувствительность религиозного человека привела его в тот день в "Яд ва-шем", но и семейная трагедия, случившаяся в годы второй мировой войны. Родные отца Эрнста-Иегуды находились в Минском гетто. Незадолго до освобождения Белоруссии от немцев его дядю - тогда молодого парня - вызвал к себе нацистский офицер, комендант гетто, и предложил ему вступить с ним в гомосексуальную связь, обещая спасти жизнь всей семье. Тот отверг грязное предложение, за что был убит прямо в кабинете коменданта. А затем расстреляли и всю семью.
"В понедельник мы с женой, и еще несколько наших друзей, отправились в "Яд ва-шем" с плакатами, - рассказывает Иегуда Мендельсон. - Увидев нас, гомосексуалисты и лесбиянки изменились в лице. Они оскорбляли нас, кричали, что плюнут на нас слюной, зараженной СПИДом, что поцарапают нас, и мы тоже заболеем. И у меня, конечно, сдали нервы. Этого всего, кстати, в "Мабате" не показали.
У меня пятеро детей, есть уже внуки, и я не могу мириться с тем, чтобы гомосексуалисты, проститутки и наркоманы свободно разгуливали по стране, пропагандируя свой "модный" образ жизни. Пусть они спят, с кем хотят, но таких демаршей, восхваляющих гомосексуализм, нельзя терпеть!
*ИНАЧЕ БЫТЬ НЕ МОГЛО Дов Конторер
Изданная в Израиле "Энциклопедия Катастрофы" содержит подробные сведения о самых разнообразных этнических и социальных группах, подвергавшихся преследованиям со стороны нацистского режима в период второй мировой войны и предшествовавшие ей годы. По данным этого монументального источника, нацистами было уничтожено около 10.000 гомосексуалистов.
Мемориальный комплекс "Яд ва-Шем" является общественным учреждением, доступ в которое открыт для всех желающих. Там регулярно проводятся траурные церемонии, посвященные памяти жертв Катастрофы, в том числе - памяти погибших, объединенных по некоторому формальному признаку. Например: памяти евреев Белостока или мучеников Майданека.
Посещение комплекса наряду с визитами в Масаду и Бейт-Гуврин, семинарами в Гиват-Хавиве и прогулками по Иерусалиму - входило в программу "месячника гордости", на который в Израиль съехались гомосексуалисты и лесбиянки из 12 стран мира.
Так посчитала администрация комплекса. Члены совета "Яд ва-Шем" не нашли оснований для того, чтобы запретить представителям сексуальных меньшинств проведение особой траурной церемонии в стенах мемориала. Даже председатель совета д-р Йосеф Бург, возглавлявший в течение многих лет Национально-религиозную партию (МАФДАЛ), не смог воспротивиться организаторам "месячника гордости".
30 мая церемония состоялась - реформистский "раввин" через микрофон прочитал за "убиенных братьев и сестер наших, гомосексуалистов и лесбиянок", хор исполнил традиционный набор партизанских песен, в зале "Охель-Изкор" был зажжен костер и возложены венки. Как и следовало ожидать, церемония вызвала шумный скандал и не утихающую полемику в средствах массовой информации. Пережившие Катастрофу старики бились в истерике на глазах у демонстрирующих секторальную солидарность жрецов однополой любви. Служащие мемориала профессионально выволакивали скандалистов из помещения. Репортеры фотографировали, прибывшие из-за рубежа сексуальные меньшинства возмущались израильской "косностью и бескультурьем".
Вечером того же дня сорванная церемония стала главной темой обсуждения в рамках телевизионной передачи "Пополитика".
В студию были приглашены представители сторон - гомосексуалисты, раввины, бывшие узники нацистских концлагерей, из Кнессета Яэль Даян, патронесса сексуальных меньшинств, и Авигдор Эскин, умеющий стать участником любого скандала. Главным его аргументом в рамках разгоревшегося спора стала следующая фраза:
"Спросите сидящих в этом зале, какими они хотели бы видеть своих детей - такими, как я, или вот этакими гомиками!"
Впрочем, Эскину не удалось стать главным героем вечера. Одним из гостей передачи был пожилой человек, принимавший участие в акции протеста, организованной в стенах мемориального комплекса теми, кто пережил Катастрофу и считает себя вправе говорить от имени ее жертв. Этому человеку довелось попасть в Освенцим 15-летним подростком, и там он - так же как и многие другие еврейские дети - стал жертвой сексуального надругательства со стороны немецких гомосексуалистов, занимавших руководящие должности во лагерной администрации.
"Пипели" - так называли еврейских мальчиков, отданных нацистами на поругание лагерным капо, носившим фиолетовые нашивки преследуемого (но арийского!) сексуального меньшинства. Тысячи этих мальчиков были отправлены в газовые камеры после того, как "расово близкие" утрачивали к ним интерес. А сластолюбивым капо приводили на потраву новоприбывших подростков, еще не обессилевших на лагерной пайке в не утративших света в глазах.
В этой истории высветилась затуманенная либеральным словоблудием правда нынешнего спора. Мемориальный комплекс "Яд ва-Шем" создан для того, чтобы увековечить память о трагедии еврейского народа, обреченного нацистами на тотальное уничтожение. Евреев-гомосексуалистов нацисты уничтожали именно как евреев, и в этом качестве они, наравне со всеми остальными жертвами гитлеровского геноцида, увековечены в стенах иерусалимского мемориала.
Гомосексуалисты-арийцы также подвергались преследованиям нацистов, озабоченных идеей борьбы за "нравственное здоровье германской расы".
Многие немецкие гомосексуалисты погибли в нацистских лагерях, однако их там не уничтожали в организованном порядке. Напротив: по свидетельству участников теледиспута, немецких гомосексуалистов назначали на льготные должности в лагерной администрации.Ммногие из них глумились над обреченными еврейскими детьми.
Это разные судьбы и разные трагедии.
Память о них не может быть освящена в одних и тех же стенах.
Съехавшиеся в Израиль участники "месячника гордости" вправе защищать свои интересы, проводить митинги и бороться против дискриминации со стороны официальных и общественных структур. Вместе с тем их попытка навязать собственную интерпретацию Катастрофы и использовать "Яд ва-Шем" в качестве подмостков для постановки безвкусного пропагандистского спектакля не могла не вызвать естественного возмущения у многих израильтян.
Оказавшись в эпицентре общественного скандала, выставившего их крикливую борьбу за социальное признание не в самом выгодном свете, они не могут ссылаться на то, что их не предупредили о последствиях.
Эта провокация не могла закончиться иначе.
*6 июля 1994г. "НОВОСТИ НЕДЕЛИ"
ВСЕ МЫ - В ОДНОЙ ЛОДКЕ
Мне 57 лет, в Израиле я уже 23 года, работал врачом в кибуцах Ашдот-Яаков, Амир, в Кирьят-Шмона, в Хайфе, последние три года - в Иерусалиме. Сегодня, слава Богу, я религиозный еврей. Отслужил в израильской армии 18 лет, закончив службу в звании капитана. Прошел три войны Израиля.
Мой покойный отец добровольцем пошел в Красную Армию, попал в окружение, потом в плен к немцам, был в партизанах, вернулся в армию, угодив в штрафной батальон, и дошел до Берлина в звании капитана. Был ранен и контужен, получил ордена и медали. Перед уходом на фронт спас десятки еврейских семей Речицы...
Мои родные были уничтожены в Минском гетто.
В 1990 году долгожданной алии, я давал массовые лечебные сеансы олим в различных городах Израиля как специалист гипнотерапевт. Снимал "стресс перемен", давал лечебные сеансы для жертв Чернобыля. На мои вечера собирались по 200-400 человек.
Однажды после очередной встречи с олим в моем доме раздался телефонный звонок: "...не могу назваться. Я был в Минском гетто. Я - живой свидетель гибели ваших родных, о которых вы рассказывали на вечере. Мне было 20 лет, я дружил в гетто с Левой. На одной из проверок его заметил высокий чин из СА. Было известно, что этот фашист - гомосексуалист. Тот немец долго "обхаживал" вашего дядю, обещая разные блага ему и его семье, гарантируя им сохранение жизни. Однажды немец категорически потребовал от него сожительствовать с ним, иначе - смерть. Наутро он должен был дать ответ немцу. Он не спал всю ночь: "Я еврей, а еврей должен умереть, но не пойти на прелюбодеяние. Прощайте, милые мои. Кто знает, что будет завтра?"
Назавтра он был застрелен в кабинете начальника за "попытку нападения на немецкого офицера". Через некоторое время в ходе очередной акции были уничтожены все члены его семьи. Все до одного..."
Три года перед глазами стоит эта страшная картина. Семья отца своей гибелью укрепила веру нашей семьи, возвращающейся к своим Истокам ("хазара би-тшува").
И вдруг я узнал о том, что в рамках международного месячника будет проведено официальное поминовение всех гомосексуалистов и лесбиянок в музее "Яд ва-Шем". Впервые в Израиле собираются "гомики" со всего света. В Израиле... В Иерусалиме... В музее "Яд ва-Шем"... При официальной поддержке министерства туризма и музея Катастрофы европейского еврейства, где хранятся имена всех уничтоженных евреев, в том числе и имена моих родных.
Несколько ночей мне не спалось. Страшные видения проносились передо мной. Как армейскому офицеру мне довелось видеть истерзанные, обесчещенные трупы наших солдат, побывавших в лапах арабских убийц-бандитов из ФАТХа и "доблестной" сирийской армии. Но самым страшным видением, до сих пор стоящим передо мной, было тело погибшего от рук арабских извергов Дани Каца, мальчика из Хайфы. Я работал тогда врачом от купат-холим в арабской деревне Сахнин. Дани исчез по дороге в спортзал. Искали его долго. Вдруг меня срочно вызвали на экспертизу. Арабы деревни Сахнин были очень встревожены. Меня повезли к пещере неподалеку от деревни и по дороге рассказали, что пастух обнаружил там тело мальчика. И вот мы на месте. Сюрреалистическая картина ужасов предстала моим глазам.
Я, израильский офицер, прошедший три войны, видевший обезглавленные трупы, выколотые глаза, отрезанные уши и носы наших солдат на Голанах в войну Судного дня, я чуть не потерял сознание, увидев труп Дани Каца.
Мальчика долго мучили: много раз группой насиловали при жизни, делали разрезы в животе и насиловали в раны, много раз насиловали уже после смерти. Это делали "израильские арабы". Потом, правда, их судили и посадили в тюрьму. Кстати, нынешний "либеральный" министр юстиции Давид Либаи взялся за пересмотр их дела...
Почти месяц после того убийства я не мог работать. И в бессонные ночи перед парадом гомосексуалов в "Яд ва-Шем" вновь передо мной вставало видение Дани Каца. Наконец, настал этот день. Я подготовил выдержки из Торы о запрете мужеложства, изготовил самодельные плакаты, на которых рассказал о гибели дяди и об угрозе распространения СПИДа.
Не буду подробно рассказывать о происшедшем во время шабаша "гомиков" в "Яд ва-Шем" - об этом уже писали в "Новостях недели". Скажу лишь: в своей нелегкой жизни я не видел и не слышал ничего более трагичного, безумно нереального, чем-то, что я увидел в "Яд ва-Шем". Полицейские волокли по полу не гомосексуалиста, не лесбиянку, а спасшегося из нацистского концлагеря человека, которого мальчиком насиловали немцы-гомосексуалисты. Он кричал: "Только не Кидуш... Только не Кидуш по нацистам..." Волочимый полудюжиной израильских полицейских в зале Памяти музея "Яд ва-Шем", в сердце столицы Израиля, он кричал в небеса слова Кадиша по шести миллионам убиенных евреев...
Только Вера, только возвращение к ответу ("хазара би-тшува") могут спасти всех нас. Ведь мы, евреи, связаны между собой, все мы - в одной лодке. Сегодня в этой стране уже ни на кого нельзя надеяться. С Божьей помощью спасение в наших руках.
Иегуда МЕНДЕЛЬСОН. Иерусалим
*Талмуд
Старший - Зелик был талантливым инженером. Поселился в Ленинграде. Его дочери Ира и Ася ежегодно приезжали на лето в Речицу. В том же самом доме мы молодые устраивали танцы… Ира и Ася недавно посетили нас в Иерусалиме... Сын Иры Миша уже женат не на еврейке…
Мейше Ольбинский – коэн. Третий сын - Наум, названный в честь дедушки Нохема, был на войне танкистом, несколько раз ранен, горел в танке.
Помню, как в детском саду сестры Зины я любовался двумя героями в военной форме, ранеными и награжденными фронтовиками, а глаза все время останавливались на яичнице, которой их угостили. Бедные герои видели жадные детские глазенки… До яичницы они так и не дотронулись…
Сестра Зина, на 20 лет младше Нони, была влюблена в него все детство. Он все обещал дождаться ее. Когда он приезжал домой к родителям, все речицкие невесты сходили с ума: молодой, стройный, красивый офицер танкист.
Но Ноня (они – коэны) подхватил нееврейку с дочерью. Потом у них родился Вовка.
Позже из Наума Моисеевича он превратился в Николая Матвеевича.
Дослужился до полковника и был похоронен с воинскими почестями. Кажется, сожгли в крематории…
Вовка Ольбинский, тоже уже полковник, «коренной», типично русский. И знать никого не желает…
Такова судьба детей дяди Мейше. С ним же случилось еврейское чудо.
Все уже были не религиозные. И на фото он без ермолки, головного убора.
Беглый хабадник
И вдруг в их доме поселился беглый хабадник. Т.е. хасид Любавического ребе, который в очередной раз сбежал от преследований советской власти.
Этот хабадник Пинский поселился в том же доме, что и Ольбинские, стал там резником и принялся «портить» благопристойных советских евреев. Дядя Мейше не только сделал «тшуву», но даже организовал миньян – молитвенный еврейский дом. В те времена это был героический поступок.
Это я узнал уже в Иерусалиме, в районе рамот-алеф от габая хабадской синагоги (московского инженера) Исраэля Пинского.
У покойного отца Исраэля мне посчастливилось бывать на уроках «Тания».
*Авраам Аба Эздрин
И опять воспоминание, связанное с маленькой синагогой с круглым восточного типа куполом на еврейском кладбище, где похоронен отец.
Когда нас выбросили из СССР в течение нескольких дней после Первого и Второго ленинградских антиеврейских «самолетных» процессов, то нам не на что было выкупить себя. Надо было платить по 900 рублей за душу, т. е. 2700 за троих. Годовая зарплата врача была чуть больше 1300 рублей, если не есть, не пить, не одеваться и не обуваться… Я собирал у всех, у кого только мог. Мой визит в Голландское посольство надо будет описать отдельно...
В поисках денег я пришел и в ту синагогу на еврейском кладбище. Вначале они испугались и меня, и моего заявления, что я собираю деньги на выезд в… Израиль. Однако кто-то узнал меня, часто приходившего на кладбище к отцу и заказавшего у них прекрасный надгробный памятник. Они пошептались, а потом вынесли какой-то сверток, попросив быстрее исчезнуть.
Я зарабатывал на выезд и продажей марок на станции метро «Электросила». Приехав туда, развернул сверток и увидел поношенный костюм. Вначале мне стало страшно - неужели он снят с мертвеца? Успокоившись, мне удалось его продать кому-то там же на станции метро.
Пусть простит мне мертвый еврей, помогший своим последним костюмом вырваться из «тюрьмы народов» к себе, на нашу общую родину – Израиль…
*Учитель Комиссаров
В нашей школе №4 тоже были необычные учителя, имена некоторых у меня выветрились из памяти. Был интереснейший тип, преподававший нам географию. Видимо, он любил свой предмет и рассказывал о нем увлеченно, зажигая и наши детские умы. Мы часто на других уроках путешествовали по географическим картам мира, играли в игры, используя названия стран, континентов, столиц. У меня он вызывал ассоциации со знаменитым жюль-верновским Паганнелем. Звали мы его «Горным козлом», почему – не знаю, может быть, из-за легкой походки. Он был филателистом, и, видимо, известным. По слухам, его потом убили из-за коллекции марок. Или мрачный, видимо, отсидевший за белорусский национализм, приличный антисемит – учитель белорусского языка. На своих уроках он общался только по-белорусски, которым больше половины класса не владела. Его сын Эдик, учившийся классом ниже, позже стал печатающимся писателем. Английский язык нам преподавала еще и русская учительница Зинаида Николаевна с типичной еврейской фамилией. В ней чувствовалось благородство «голубых» дворянских кровей. Только здесь в Израиле я узнал, что она была внучкой классика русской литературы – Достоевского. Судьба хорошо посмеялась над этим антисемитом. Его внучка была «замужем» за евреем, да еще того типа, о котором не хочется и вспоминать. Еще была порядочная антисемитка, учительница русского языка и литературы, которая почему-то хвалила мои сочинения и пыталась заставлять меня на литературных вечерах декламировать и даже петь, что было для меня, застенчивого еврейского мальчика, невыразимой мукой. В дальнейшем я «отомстил» ей, занимаясь добровольно тем, чему она меня принуждала. Была еще учительница химии, заставлявшая нас зубрить наизусть ее предмет.
*Отступление о Свете
Я ее называю по-старому Маскалик, хотя сегодня у нее другая фамилия. Мы учились в одном классе. Симпатичная еврейская девочка. С девочками в школе дел я не имел, был слишком застенчив, хотя этого никому не показывал. Потом – студенческая юность. На лето всегда приезжал в Речицу. Вот тогда-то мы и собирались в доме Светы Маскалик. Вечера, музыка, танцы, знакомства. Это был своего рода клуб еврейской молодежи. Как ей позволяли ее родители, до сих пор непонятно. Ее брат один из изобретателей суден на подводных крыльях, а отец был известный в городе человек.
Я прожил в Израиле изрядное количество лет, уже жили в Иерусалиме. Много занимался гипнотерапией, массовыми лечебными сеансами для новоприбывших и пострадавших от Чернобыля. Меня пригласили на радио РЭКА и сделали часовую передачу «Доктор у микрофона». Передача прошла с успехом, и популярный ведущий Алекс Иш-Шалом пригласил меня на следующую «В мире реальной фантастики». Она была полна сюрпризов. Алекс разыскал многих бывших пациентов, в том числе и пятнадцатилетней давности. Были представлены интереснейшие случаи излечения больных моим методом. И вдруг в середине передачи слышу женский голос: «Эрик?.. Ты помнишь меня? Я – Света… Света Маскалик»
Уже давным-давно я сменил имя, и все в Израиле зовут меня Иегуда. Это было очень неожиданно. Я на минутку замешкался, всплыла Речица, летние вечера в доме Светы: «Конечно, помню… Оставь свой телефон на радио…»
Алекс не преминул прокомментировать этот звонок, хотя и для него он был неожиданностью. Потом или телефон ее не записали, или он куда-то исчез, но в суматохе нашей неспокойной жизни как-то забылось. Но Света мне этого не могла простить. Куда бы я ни приезжал, где бы ни встречался с речичанами, везде по Израилю разносился вопрос: «Как это ты обидел Свету?» Но разве у меня хотя бы в мыслях было обидеть симпатичную, добрую Свету – наш «центр связи»…
. А потом оказалось еще интереснее: в Америке Эмкина дочь оказалась замужем за Светиным племянником.
* Я помню, как рав ставил нам с Леей хупу. Был только миньян людей, скромная закуска, которую мы купили в соседнем магазине. Мы стояли под хупой (балдахином) из старого талита отца рава Ицхака. Потом нас оставили в комнате «уединения». Такой свадьбы не было на свете. Мы плакали, у всех стояли в глазах слезы. Была Святость, Сама Святость присутствовала в доме рава…
|
