Чем старше мы, тем голос тише,
И часто кто-то нас зовёт…
И мы все явственнее слышим
Больного сердца трудный ход.
Так с каждым годом ближе-ближе...
Но хочется еще пожить.
И поднимаемся все выше,
Чтоб под Его десницей быть.
ПАМЯТИ МИНСКОГО ГЕТТО
Ни бабушку, ни дедушку, ни братьев своего отца я никогда не видел. Как и тысячи других евреев, они погибли в трущобах минского гетто в дни страшной трагедии нашего народа. Как и многие, они беззаветно верили в гуманность цивилизованного немецкого народа и ту незначительную информацию о гибели своих братьев в Европе воспринимали как обычную, лживую агитацию Советской власти. Они, как и многие в наши дни, старались закрывать глаза, не верить в существование антисемитизма, сталкиваясь с его проявлениями постоянно на протяжении всей жизни…
Результатом этого явилась мученическая смерть в одной из страшнейших резерваций фашизма.
Для моего отца это стало трагедией всей последующей жизни, ибо только он один мог заставить их покинуть Минск. Но в первый же день войны, бросив всё на произвол судьбы, оставив жену и двух крошек-детей, он пошел добровольцем на фронт…
Отец искал их следы повсюду: и в военных архивах, и в рассказах немногочисленных свидетелей, оставшихся в живых в Минске. Но все было напрасно. И из архивов приходили ответы: «сведений о погибших гражданах на территории оккупированного немцами Минска не имеем». Он же жил этими розысками, дав имя погибшей матери дочери, да изредка рассказывал нам о родных. Но все это было для меня «историей давних лет».
И только ранняя (в 49 лет!) смерть отца всколыхнула во мне все. И все, что касалось так бесконечно близкого мне человека и друга, что было дорого ему, стало частью моей жизни…
Ежегодно отец уезжал в Минск в поисках следов погибших…
В 1969 году, через пять лет после смерти отца, я решил пойти по его следам… Минск оказался очень красивым, зеленым и большим городом. И парки, и площади, и проспекты ничем не напоминали о недавней трагедии и о том, что город был почти полностью разрушен во время войны. Есть в Минске музей Истории Великой Отечественной войны. Это грандиозное здание в три этажа, в просторных залах которого представлены многочисленные экспонаты войны. И как впечатляет действующая модель сожженной вместе с ее жителями белорусской деревни Хатынь!
Но напрасно я искал историю жертв и борцов Минского гетто…
Как раз рядом с моделью Хатыни, пламя пожара которой сопровождается словами Левитана, читающего текст воспоминания единственного оставшегося в живых свидетеля кошмара, находится очень скромный стенд с двумя досками, где мельком сказано о минском гетто. Там я даже не смог узнать, сколько евреев погибло в гетто. Со стендов смотрели на нас красивые еврейские лица героев сопротивления, партизанского движения, но нигде не было указано, что это участники еврейского сопротивления. А рядом с нееврейскими фамилиями стояли лишь инициалы, и было написано: «советские люди, белорусские партизаны», как будто бы и не существовало евреев, как будто 80000 убитых и замученных в гетто не погибли только за то, что были евреями…
Гид нашей группы на мои скромные вопросы на эту тему отказывалась, ссылаясь на незнание вопроса, и отсылала меня к директору музея. И только на мой вопрос: «Где можно достать книгу о борцах минского гетто?» в стороне от группы тихонько сказала, что этой книги нет ни в продаже, ни в библиотеках, но имеется у ее мужа. Немного поколебавшись, добавила: «Он тоже еврей и был узником минского гетто»…
Только по фамилии и имени 12-летней партизанки, бывшей связной, попавшей в гестапо, где выстрелами из пистолета, схваченного со стола офицера, убила двух эсэсовцев и выскочила в окно, можно было догадаться, что она была еврейкой…
К сожалению зайти к директору музея я так и не смог…
Все предыдущие дни я бродил по улицам Минска, старался угадать места, где прошло детство моего отца, у прохожих и встречных расспрашивал об истории минского гетто. Евреи большей частью сторонились меня, принимая за провокатора, не евреи или не знали ничего, или просто боялись своего «прошлого» в дни оккупации. И все же я отыскал очевидцев тех трагических дней. Алла, которая девочкой в дни войны жила неподалеку, несколько дней водила меня по закоулкам бывшего гетто, где до сих пор сохранились узкие темные улочки, грязные колодцы дворов и двориков, где кроме гулкого эха нет «ни былинки, ни камушка». Нет даже дощечки, напоминающей «советским людям», у которых «Никто не забыт и ничто не забыто», о такой недалекой трагедии тысяч невинных…
И когда я обратился в комитет по памятникам войны, то они ответили, что вполне достаточно в память жертвам войны памятника в сожженной деревне Хатынь, и что это дело в компетенции правительства…
Алла привела меня на место еврейского кладбища. Эта картина стоит перед глазами до сих пор. Именно из-за нее позже я письменно обращался почти во все официальные инстанции Белоруссии, ибо ясно представил, что же может случиться с уже спланированным под «закрытие» еврейским кладбищем в Ленинграде.
Куски гранита и мрамора с надписями на еврейском и русском языках, с лучами разорванных Маген-довидов (все, что осталось от еврейских памятников), валялись разбросанные и засыпанные, как будто страшный ураган прокатился по этому многострадальному месту… Развороченные могилы, заросли бурьяна и колючек, сиротливо торчащие осколки оград – вот что представилось нашему взгляду…
И когда мы стояли в молчании, каждый погруженный в свои думы, моя спутница тихим голосом прошептала: «Ведь даже немцы, которые закапывали здесь во рвах штабелями трупы, не трогали старых могил»…
Мой отец остался там, в России. Он лежит в русской земле на еврейском кладбище, где планируют вырастить парк, за которую он пролил столько крови. Я хотел сделать все возможное, чтобы он был перенесен в землю своих предков. После я понял, что нельзя переносить умершего без особых причин, если он не завещал этого при жизни.
Затем, уже из Ленинграда, я стал писать и в «Советскую Белоруссию», и в «Вечерний Минск», и в «Минскую правду», и в комитеты по делам памятников, и в музей истории Великой Отечественной войны по поводу организации какой-либо памяти в честь 80000 невинно погибших во время гитлеровского нашествия. Я предлагал добровольный сбор средств на памятник от родственников уничтоженных. Но отовсюду мне отвечали, что не собираются ставить памятника евреям и что вполне достаточно памятника погибшим советским людям в деревне Хатынь…
А из одного места мне даже посоветовали «стать немного спокойнее и не искать хлопот на свою голову, а то уж очень вы нам надоели со своими родственниками и со своими еврейскими памятниками»*…
Результаты этой длительной переписки я тщательно хранил, но ее, как и экземпляры «Ленинградской правды», где были помещены антисемитские статьи по поводу 1 и 2-ого ленинградских процессов над евреями, изъяли у меня в московском аэропорту при отлете на родину.
2 января 1972 года.
П.С. По дате видно, когда была написана статья. Небезызвестный Цезарь Солодарь, писавший о сионистском докторе Мендельсоне в приложении к «Огоньку», цитировал и из этой статьи... Пока ленинградское еврейское кладбище еще, слава Б-гу, действует…
Эти заметки были написаны сразу по прибытию в Израиль. Писались они осторожно, с оглядкой на всесильный СССР. Они, вероятно, написаны суховато, но это точные факты того, что происходило. Поэтому и им имеется место в воспоминаниях, так как и они дополняют некоторые пробелы в телеграфном изложении событий жизни.
|
