ДОЛЬМАНСЕ, Шевалье, ОГЮСТЭН, ЭЖЕНИ, ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (вводя Огюстэна.) - Вот парень, о котором я говорила.
Итак, друзья, вернёмся к нашим забавам чем бы была жизнь без
развлечений?
Подойди ближе, олух! Вот дурень!... Вы мне не поверите: вот уже
полгода, как я стараюсь превратить этого поросёнка во что-нибудь уместное
для цивилизованного общества, и всё напрасно.
ОГЮСТЭН. - Вот уж, мадам! Вы такое скажете! Будто я теперь плохо
забираться стал, а когда где залежная земля, вы её всегда мне пахать даёте.
ДОЛЬМАНСЕ, смеясь. - Восхитительно!.. Очаровательно!.. Этот милый
мальчик столь же искренен, сколь и свеж... (Демонстрируя Эжени.) Огюстэн,
смотри внимательно, парень, вот нетронутая клумба цветов, не желаешь ли
испробовать на ней свой заступ?
ОГЮСТЭН. - О, чёрт! Сударь, такие чистенькие маленькие штучки не про
нас.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну же, мадемуазель.
ЭЖЕНИ, (краснея.) - О, господи! Мне так стыдно!
ДОЛЬМАНСЕ. - Отбросьте это малодушное чувство. Поскольку все наши
действия, и особенно вызванные похотью, внушены Природой, нет среди них ни
одного, которого следовало бы стыдиться. Не оплошайте, Эжени, ведите себя
с этим молодым человеком, как блядь. Имейте в виду, что соблазнение юноши
девушкой - это подарок Природе, и женщины служат ей лучше всего, когда
проституируют себя: иными словами, вы рождены для того, чтобы вас ебли, и
та, что сопротивляется этому повелению Природы, не заслуживает того, чтобы
жить на свете. Ну-ка, помогите этому юноше спустить штаны, чтоб оголились
его прекрасные ляжки, задерите его рубашку, чтобы его перед... и зад,
изумительный, кстати, были в вашем распоряжении... Теперь одной рукой
возьмите этот длинный и тонкий кусок плоти, который сейчас висит, но
который вскоре, ручаюсь, удивит вас своей изменившейся формой, а другой
рукой изучите его ягодицы, и пощекочите отверстие его заднего прохода...
Да, вот так...
(Чтобы Эжени поняла, о чём идёт речь, он сам поступает с Огюстэном
по-сократовски)
(9). Обнажите эту красную головку, не давайте ей скрываться, когда
дрочите:
держите её обнажённой... натягивайте кожу, натягивайте до предела...
Хорошо.
Видите, вот уже и результат моих наставлений. А ты, мой мальчик, прошу
тебя, не стой, сложа руки, тебе что, нечем их занять?.. Пощупай эту
прелестную грудь, эти прекрасные ягодицы...
ОГЮСТЭН. - Сударь, было бы здорово поцеловать разокдругой эту мамзель.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Да целуй её, дурень, целуй сколько хочешь разве ты
меня не целуешь, когда мы с тобой в постели?
ОГЮСТЭН. - Вот это да! Ротик-то как хорош! Свежий и вкусный. Будто я
сую нос в розы в нашем саду. (Показывает вставший хуй.) Глянь-ка, сударь,
что она со мной сделала!
ЭЖЕНИ. - Господи, как он растёт!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Сейчас ваши движения должны стать более упорядоченными,
более энергичными... Уступите мне на секундочку место и внимательно
следите за тем, что я делаю. (Он дрочит Огюстэна.) Вы видите, движения
целенаправленны, и вместе с тем нежны. Держите. И продолжайте, кроме того,
всегда оставляйте головку открытой... Хорошо! Вот он, во всей своей мощи.
А теперь сравним, больше ли он, чем у шевалье.
ЭЖЕНИ. - Можете быть в этом уверены: вы же отлично видите, что моя рука
не может его обхватить.
ДОЛЬМАНСЕ, измеряя. - Да, вы правы: четырнадцать в длину и восемь с
половиной в окружности. Я никогда не видел больше. Что называется великий
хуй. И вы им пользуетесь, мадам?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Регулярно, каждую ночь, когда я приезжаю сюда, в
поместье.
ДОЛЬМАНСЕ. - Но не в жопу, надеюсь?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Много чаще, чем в пизду.
ДОЛЬМАНСЕ. - О, Боже, вот это блядство!.. Клянусь честью, я вряд ли бы
смог.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не жмитесь, Дольмансе, и он войдёт в вашу жопу так
же ловко, как и в мою.
ДОЛЬМАНСЕ. - Увидим. Я льщу себя надеждой, что мой Огюстэн вольёт мне
немножко малафьи в зад. Я отплачу ему той же монетой... Но давайте
продолжим урок. Смотрите внимательно, Эжени, змей вот-вот изрыгнёт свой
яд, приготовьтесь, пусть ваш взгляд вопьётся в головку этого возвышенного
оружия.
И когда он набухнет и примет фиолетовый оттенок - это знак приближения
спазмы. Тогда ваши движения должны приобрести неистовость, а пальцы,
которые щекочут анус, должны копнуть как можно глубже, ещё до того, как
наступит само событие. Полностью отдайтесь распутнику, что наслаждается
вами: ищите его рот, чтобы всосаться в него, пусть ваши прелести
стремятся, что называется, вослед вашим жадным рукам... Он спускает,
Эжени, и это мгновение вашего триумфа.
ОГЮСТЭН. - Ай-я-яй! Мамзель, я умираю! Я больше не могу!.. Ещё,
сильнее, будьте добреньки, мамзель! Господи Боже! В глазах туман!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Удвойте свои усилия, Эжени! Утройте! Будьте начеку - он в
опьянении, в агонии... Боже, сколько спермы!... И с какой силой она
изверглась!
Взгляните на следы первого выплеска: он взлетел на десять футов, нет,
выше!
Ёбаный Бог! Вся комната залита! Никогда не видел подобного спускания
мадам, скажите, этот предмет ебал вас прошлой ночью?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Кажется, девять или десять раз - мы уже давно
перестали считать.
ШЕВАЛЬЕ. - Милая Эжени, вы залиты ею с головой.
ЭЖЕНИ. - Мне бы хотелось в ней утонуть. (Обращаясь к Дольмансе.)
Скажите, мой дорогой наставник, вы довольны?
ДОЛЬМАНСЕ. - Для начала неплохо но вы пренебрегли некоторыми деталями.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Подождите, они являются результатом опыта и сейчас
не будут представлять значения для неё. Что касается меня, то я,
признаюсь, чрезвычайно довольна моей Эжени она проявляет незаурядные
способности, и я думаю, что для неё настала пора насладиться другим
действом. Пусть она увидит эффект пребывания хуя в жопе. Дольмансе, я
предоставлю вам свою. Я буду в объятиях брата, и он выпиздит меня. Вы меня
выжопите, но прежде Эжени подготовит ваш хуй, вставит мне в жопу. Она
будет руководить всеми движениями, будет изучать их, дабы ознакомиться с
процедурой, которой позже она будет подвергнута. Тогда дело станет лишь за
прекрасным хуем этого Геркулеса.
ДОЛЬМАНСЕ. - Мне не терпится увидеть, как в этом прелестном маленьком
задике неистово задвигается бравый Огюстэн. Я согласен с вашим
предложением, мадам, но при одном условии: Огюстэн, у которого встанет,
чуть я ему вздрочу, должен ебать меня в жопу, пока я ебу в жопу вас.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я вполне одобряю эту композицию. Я только выиграю
от неё, поскольку моя ученица получит два замечательных урока вместо
одного.
ДОЛЬМАНСЕ, завладевая Огюстэном. - Иди-ка сюда, мой поросёночек, я
верну тебя к жизни... Гляньте, как отзывается этот зверь! Поцелуй меня,
мой дружок...
Ты весь в малафье, а мне её от тебя ещё хочется... Ах, Господи, да я
должен не просто его дрочить, а в то же время и ебать в жопу!..
ШЕВАЛЬЕ. - Иди сюда, сестрица чтобы следовать критическим замечаниям
Дольмансе, а также и твоим, я растянусь на этой кровати ты ляжешь на меня,
выставив для него свои роскошные ягодицы, причём раздвинь их как можно
шире... Да, вот так: мы готовы начать.
ДОЛЬМАНСЕ. - Нет ещё, подождите меня: сначала я вставлю в жопу твоей
сестры, как мне нашёптывает Огюстэн. Затем я вас поженю. Не будем
пренебрегать ни одним из наших принципов и будем помнить, что наша ученица
наблюдает за нами и мы обязаны устроить точную демонстрацию. Эжени,
подрочите меня, пока я подготавливаю этот огромный снаряд нижнего
участника. Поддержите своей заботливой рукой мою эрекцию, дрочите мой хуй,
очень легко, поводите им по вашим ягодицам... (Она это делает.)
ЭЖЕНИ. - Так правильно?
ДОЛЬМАНСЕ. - В ваших движениях слишком много робости гораздо крепче
сжимайте хуй, который вы дрочите, Эжени. Онанизм хорош лишь тем, что член
стиснут значительно сильнее, чем при ебле. Посему дрочащая рука должна
стать для хуя самым узким вместилищем по сравнению со всеми остальными
частями тела... Вот теперь лучше! Раздвиньте зад чуть пошире: пусть с
каждым движением конец моего хуя, скользя, доходит до дырочки вашей
жопы... да, именно так!
Шевалье, дрочите пока свою сестру, через минуту мы будем к вашим
услугам...
Прекрасно! Вот и у моего партнёра стоит! Итак, приготовьтесь, мадам:
откройте эту возвышенную жопу моему низменному желанию. Эжени,
направляйте клинок - ваша рука должна подвести его и вставить в задний
проход. Как только он окажется внутри, возьмитесь за нашего доброго
Огюстэна, и заполните им моё нутро. Таковы обязанности ученицы, и в их
выполнении состоит её обучение - вот почему я заставляю вас это делать.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мои ягодицы там, где вы хотите, Дольмансе? Ах, мой
ангел! Если бы вы знали, как я вас хочу, как я давно мечтаю, чтобы меня
выжопил бугр!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ваши желания будут исполнены, мадам но позвольте мне
задержаться на мгновение у ног моего идола. Я хочу воздать ему хвалу
прежде, чем войти вглубь его святилища... Какая божественная жопа!.. Дайте
я поцелую её, позвольте полизать её, полизать тысячу раз, а потом ещё
тысячу!.. А вот и хуй, которого ты так жаждешь!.. Чувствуешь его, сука?
Скажи же мне, скажи, чувствуешь, как он проникает?..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах, всади его вглубь моих кишок! О, сладость
наслаждения, какова же твоя власть!
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот это жопа! В жизни такой не ебал она достойна самого
Ганимеда! Давай, Эжени, теперь помоги Огюстэну выжопить меня.
ЭЖЕНИ. - Вот он, я подношу его к вам. (Огюстэну.) Очнись, прелестный
ангел, ты разглядел дырку, в которую тебе нужно проникнуть?
ОГЮСТЭН. - Как же, вижу. Святая богородица! Да, она велика! Я в неё
запросто, не то что в вас, мамзель. Поцелуйте меня, чтобы он вошёл лучше.
ЭЖЕНИ, обнимая его. - О! Сколько хочешь! Ты такой свеженький!.. Но
проталкивай же! Как же быстро вошла головка, и я уверена, что и всё
остальное быстро исчезнет из виду...
ДОЛЬМАНСЕ. - Пихай, дружок, пихай... Разорви меня, если надо... Разве
ты не видишь мою жопу? Разве ты не видишь, что она готова и зазывает тебя?
О, засаживай, Христа ради! Вот это бревно - никогда не вмещал такого...
Эжени, сколько дюймов ещё не вошло?
ЭЖЕНИ. - Около двух.
ДОЛЬМАНСЕ. - Значит, в моей жопе одиннадцать!.. Какой экстаз! Он
разрывает меня пополам, я больше не могу! Шевалье! Вы готовы?
ШЕВАЛЬЕ. - Пощупай, и скажи, что ты думаешь.
ДОЛЬМАНСЕ. - Подвиньтесь поближе, дети мои, чтобы я поженил вас...
чтобы я побыстрее устроил это божественное кровосмешение. (Он вводит хуй
шевалье в пизду его сестры.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах, друзья мои, вот меня и ебут с обеих сторон!
Господи Иисусе! Какое неземное блаженство!.. Нет, подобного в мире быть не
может!..
Ах, блядь! Как мне жаль женщин, которые не испытали этого! Развороти
меня всю внутри, Дольмансе, терзай меня своими резкими движениями,
насаживай меня на клинок моего брата. А ты, Эжени, пристально рассматривай
меня, какова я в пороке учись ему на моём примере, смакуй его, вкушай с
наслаждением...
Созерцай, любовь моя, всё, что я творю одновременно: скандал,
соблазнение, дурной пример, кровосмешение, адюльтер, содомию! О, Дьявол!
Один-единственный бог моей души! Вдохнови меня на что-нибудь ещё
большее, подари моему горячему сердцу новые извращения, и ты увидишь, как
я низринусь в них!
ДОЛЬМАНСЕ. - О, похотливая тварь, как ты зазываешь мою сперму, как твоя
речь и необыкновенный жар твоей жопы торопит её извержение! Вы меня
вынудите кончить через секунду... Эжени, подбодрите моего ёбаря,
похлестайте его по бокам, раздвиньте ягодицы - вы ведь теперь мастерица
оживлять желание... Одно ваше приближение придаёт энергию хую, который
меня ебёт...
Я
это чувствую, его движения гораздо сильнее... о, сука, я должен влить в
тебя то, что я хотел иметь только в своей жопе... подождите меня,
подождите, вы что не слышите? О, друзья, спустим все вместе: это
единственная радость в жизни!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - О, ебля! спускайте, когда хотите... я больше не
могу сдерживаться! О, Бог, еби его в жопу! Я кончаю!.. Затопите меня,
друзья, залейте, пропитайте меня насквозь, утопите вашу блядь! Впрысните
потоки вашей вспененной малафьи в самую глубину моей пылающей души! Она
создана лишь для того, чтобы ваши струи утолили, насытили её! Ай! Ай!
Блядью разъебись!..
Какое невероятное наслаждение!.. Я убита!.. Эжени, дай мне поцеловать
тебя, дай мне твою пизду! Я хочу высосать, поглотить твои соки, в момент,
когда я истекаю ими сама!.. (Огюстен, Дольмансе и шевалье действуют
сообща, из боязни показаться монотонными, мы не будем воспроизводить их
высказывания, которые при такой ситуации походят одно на другое.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Редко у меня в жизни случалась такая ебля. (Показывая на
Огюстэна.) Этот бугр заполнил меня спермой! Но я честно отдал вам столько
же, мадам!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ещё бы, я просто затоплена ею.
ЭЖЕНИ. - А я не могу похвалиться тем же! (Игриво бросается в объятья
своей подруги.) Ты говоришь, что совершила множество грехов, моя дорогая,
но я, о, блаженный Бог - ни одного! Если вы будете всё время кормить меня
холодными блюдами, то у меня будет несварение желудка.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ (разражаясь смехом). - Ну и забавное же это существо!
ДОЛЬМАНСЕ. - Но зато какое очаровательное! Идите-ка сюда, моя крошка, я
вас чуть пошлёпаю. (Он шлёпает её по заду.) Поцелуйте меня, скоро наступит
ваша очередь.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - С этого момента мы должны заниматься только ею
одной. Учти, братец, это твоя добыча, рассмотри эту прелестную целку, она
скоро будет принадлежать тебе.
ЭЖЕНИ. - О, нет, не спереди: мне будет очень больно. Сзади - сколько
угодно, как только что делал Дольмансе.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Наивная, чудная девочка! Она вас просит как раз о
том, чего так трудно добиться от других!
ЭЖЕНИ. - Но не без некоторых угрызений - ведь вы еще не вполне
разуверили меня в преступности этого, и особенно когда этим занимается
мужчина с мужчиной, как Дольмансе с Огюстэном. Расскажите мне, сударь, как
ваша философия объясняет этот тип порочного поведения. Он ужасен, не
правда ли?
ДОЛЬМАНСЕ. - Эжени, исходите из того, что в разврате нет ничего
ужасного, поскольку на всё, что делает развратник, его вдохновила Природа.
Самые экстраординарные, самые эксцентричные действия, те, что наиболее
противоречат всем человеческим законам и нравам, я уж не говорю о Божьих
законах - даже в них нет ничего ужасного, ибо все они существуют в
пределах Природы. И то, о чём вы говорите, прекрасная Эжени - это дурацкая
басня из пошлой литературы Святого писания, что является нудной
компиляцией, созданной невежественным евреем во времена Вавилонского
плена. История эта лжива, как и все подобные истории. Это просто выдумка,
будто, в отмщение за извращения, эти города, а вернее деревеньки, погибли
в огне, тогда как Содом и Гоморра, располагаясь в кратерах древних
вулканов, были затоплены лавой, как итальянские города - лавой Везувия.
Вот вам и чудо! Однако они переиначили такое заурядное событие, чтобы
варварски пытать огнём несчастных людей, живущих где-то в Европе и
предающихся этой столь естественной страсти.
ЭЖЕНИ. - Так уж и естественной!
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, естественной, я утверждаю это. Ведь у Природы вовсе не
два голоса, один из которых осуждает то, что приказывает другой. Без
всякого сомнения, это есть воздействие Природы, которое побуждает мужчин,
одержимых этой манией, предаваться ей. Те, кто желает очернить сию
склонность или объявить следование ей вне закона, заявляют, что она
наносит людям вред. До чего безмозглы эти имбецилы, которые озабочены
только размножением себе подобных и которые видят преступление во всём,
что ведёт по другому пути. Неужели твёрдо установлено, что Природа требует
перенаселения, как многие желают нас в том убедить? Разве так уж
несомненно, что мы оказываемся виновны в преступлении всякий раз, когда
уклоняемся от этого идиотского размножения? Давайте рассмотрим законы
Природы и их функционирование, чтобы выработать собственные убеждения.
Если бы Природа никогда не занималась разрушением, а только созиданием,
тогда я бы смог согласиться с этими нудными софистами, что самым
благородным делом является безостановочный труд по производству детей. И
далее, я бы согласился с ними, что отказ плодиться, коль таковой
волей-неволей случится, можно считать за преступление. Однако разве не
достаточно даже беглого взгляда на Природу, чтобы увидеть, что разрушение
так же служит её целям, как и созидание? Разве то и другое не связано и не
переплетено так тесно, что одно не может совершаться без другого? Разве
без разрушения может быть что-нибудь рождено или обновлено? Следовательно,
разрушение, подобно созиданию, есть одно из повелений Природы.
Приняв это положение, могу ли я надругаться над Природой, если я
откажусь создавать? Если и содержится зло в этом отказе создавать, то уж
во всяком случае значительно меньшее, чем в разрушении, которое является
одним из законов Природы, как я только что доказал. Если, с одной стороны,
я признаюсь, что Природа наделила меня склонностью к разрушению, то, с
другой стороны, я должен исследовать, являются ли производимые мной
разрушения необходимыми ей и действую ли я согласно её воле. Если всё это
принять во внимание, в чём же, позвольте спросить, состоит преступление?
Но дураки и производители, а между ними нет никакой разницы, продолжают
возражать - эта деторождающая сперма может проникать в ваши бёдра только с
целью размножения, а всякая трата её есть преступление. Но я недавно
доказал обратное, поскольку трата не может быть приравнена к разрушению
разрушение значительно серьёзнее, чем трата, которая, в свою очередь, не
может быть преступлением. И, во-вторых, это неверно, что Природа
предназначила сперму исключительно для размножения. Если бы это было так,
то Природа не позволила бы её излияние ни при каких обстоятельствах, кроме
тех, что ведут к нему. Но опыт говорит о противоположном: мы можем тратить
её, где и когда хотим. Во-вторых (10), Природа не позволила бы нам терять
сперму иначе, кроме как при совокуплении, однако это происходит во время
наших сновидений или при воспоминаниях. Если бы Природа скупилась на этот
драгоценный сок, то она устремляла бы его только в сосуд, предназначенный
для размножения. И безусловно, она не позволила бы нам испытывать
сладострастие, которым она нас венчает в те моменты, когда мы воздаём нашу
дань не по месту назначения.
Будет неразумно предполагать, что Природа дарует нам наслаждение в тот
самый момент, когда мы наносим ей оскорбление. Давайте сделаем ещё шаг в
наших рассуждениях: если бы женщина была создана только для деторождения,
а это было бы именно так, если бы размножение было столь желанным Природе,
разве было бы возможным, чтобы за всю свою жизнь женщина была бы способна
к зачатию и деторождению, согласно арифметическим подсчётам, только в
течение семи лет? Не может быть! Природа жаждет размножения, но
оказывается, что из ста лет жизни существа, созданного для деторождения,
оно может этим заниматься только семь лет! Природа имеет единственную цель
- размножение, а, вместе с тем, семя, которое предназначено для этого в
мужчине, тратится впустую, используется не так, как следует,
растрачивается мужчиной, где и как ему хочется. Причём трата семени не
приносит никакого неудобства и доставляет ему такое же наслаждение, как и
употребление семени с пользой для дела!..
Давайте, друзья мои, перестанем верить в эти нелепости - они являются
надругательством над здравым смыслом. Содомиты и лесбиянки вовсе не
вызывают гнев Природы, и давайте усвоим это, а наоборот, служат ей, упорно
воздерживаясь от соития, результатом которого может быть деторождение, что
Природу лишь утомляет. Давайте выскажемся вполне определённо: размножение
никогда не являлось законом Природы, и она никогда не обязывала нас к
нему, а лишь мирилась с ним. Я уже говорил об этом. Для неё будет
совершенно безразлично, если человеческая раса будет уничтожена, сметена с
лица земли! Ей смешна наша гордыня, дающая нам убеждённость, будто
настанет конец света, коль такая беда произойдёт! Да Природа даже не
заметит этого! Многие народы на земле уже были уничтожены. Буффон
перечисляет несколько народов, канувших в вечность, а Природа, ошарашенная
такой невосполнимой потерей, даже бровью не повела! Если уничтожить все
живые существа, то воздух от этого не станет менее чистым, звёзды не
потускнеют и движение вселенной не станет менее точным. Какое тупоумие -
считать, что люди настолько важны для этого мира, что тот, кто не
занимается созданием себе подобных или хотя бы препятствует размножению,
тотчас становится преступником! Давайте покончим с этой слепотой, и пусть
на примере разумных людей мы научимся избавляться от своих ошибок. Нет
уголка на Земле, где бы не было храмов обвиняемой в преступлении содомии и
её приверженцев. Греки, которые сделали из неё, так сказать, добродетель,
изваяли статую Венеры Каллипигеи Рим заимствовал у Афин законы и вместе с
ними это божественное предпочтение.
А какой прогресс произошёл в эпоху Империи! Под эгидой римского орла
содомия распространилась от одного края земли до другого. С крушением
Империи она нашла убежище у трона, жила среди искусств Италии и
доставалась тем из нас, кто вёл поистине правильный образ жизни. Мы
открыли полушарие и нашли там содомию. Кук бросил якорь в Новом Свете - и
там содомия. Если бы воздушные шары долетели до Луны, то и там бы нашли
её. О, прекрасное предпочтение, дитя Природы - где есть люди, там мы
всегда найдём тебя, и везде, где тебя познают, тебе должны быть
воздвигнуты алтари! О друзья мои, есть ли извращение, подобное
предположению, что человек является чудовищем, достойным смерти только
из-за того, что он предпочёл наслаждение жопой наслаждению пиздой, из-за
того, что предпочитает вкушать с юношей два наслаждения, будучи
одновременно любовником и любовницей, тогда как девушка дарует ему лишь
половину! И впрямь, каким же он должен быть злодеем и чудовищем, если он
пожелал исполнять роль, не соответствующую его полу!
Зачем же тогда Природа создала его столь восприимчивым к этому
наслаждению?
Давайте исследуем строение такого мужчины - вы заметите разительное
отличие от других мужчин, которые не одарены предрасположением к заду. Его
ягодицы белее и полнее, ни один волосок не бросает тени на алтарь
наслаждений, чья внутренность затянута более нежной, более чувствительной
и чувственной перегородкой, столь у всех различной, как и внутренность
женского влагалища. И манеры такого мужчины совсем иные: они мягче,
изящнее, нежнее в нём вы найдёте почти все пороки и добродетели, присущие
женщине, вы обнаружите в нём даже слабость - всё будет напоминать женские
увлечения и порой женские черты и привычки. Разве возможно, чтобы Природа,
уподобляя их женщинам, могла возмутиться их женскими вкусами? Разве не
очевидно, что этот тип мужчин отличается от другого тип, коий Природа
создала для того, чтобы уменьшить или свести к минимуму размножение,
чрезмерность которого была бы для неё пагубна?.. Ах, дорогая Эжени, если
бы вы знали, какое восхитительное чувство испытываешь, когда громадный хуй
заполняет ваш зад, когда задвинутый по самые яйца, он там трепещет,
ощупывает, а потом вытаскивается до самой крайней плоти, чуть медлит и
возвращается, снова вонзается до самых волос!
Нет-нет! Во всём мире не найдётся наслаждения, которое могло бы
сравниться с этим: это наслаждение философов, героев оно было бы
наслаждением богов, если бы органы, участвующие в этом священном соитии,
не являлись бы сами единственными божествами, которых мы обязаны чтить на
земле! (11)
ЭЖЕНИ, (очень возбуждённая.) - О, друзья мои, я хочу, чтобы меня
выжопили!..
Вот мои ягодицы... Я даю их вам!.. Ебите меня, пока я не кончу!..
(Произнеся эти слова, она падает в объятия госпожи де Сент-Анж, которая
прижимает её к себе, стискивает в объятиях и предлагает Дольмансе поднятые
ягодицы юной девушки.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Божественный наставник, разве вы откажетесь от
подобного предложения? Разве не соблазняет вас этот восхитительный зад?
Смотрите, как он зияет, как он подмигивает вам!
ДОЛЬМАНСЕ. - Прошу прощения, прекрасная Эжени, но я не возьму на себя
труд погасить пламя, которое я разжёг, если вы и впрямь того желаете.
Милое дитя, в моих глазах вы обладаете огромным недостатком, ибо вы
женщина. Я был настолько заботлив по отношению к вам, что пренебрёг этим
во имя того, чтобы отведать плодов вашей девственности. Хочу надеяться,
что Ваше доброе мнение обо мне не изменится из-за того, что я
останавливаюсь на сём: за это дело возьмётся шевалье. Его сестра,
оснащённая этим искусственным хуем, нанесёт жопе брата устрашающие удары,
подставляя свой восхитительный зад Огюстэну, который выжопит её и которого
я буду ебать в то же время. Я не хочу скрывать, что прекрасная жопа этого
парня подаёт мне знаки уже целый час, и я хочу непременно расплатиться с
ним за то, что он делал со мной.
ЭЖЕНИ. - Я соглашаюсь с этой поправкой. Но, по правде говоря,
откровенность вашего признания не компенсирует его неделикатность.
ДОЛЬМАНСЕ. - Тысячу извинений, мадемуазель. Но мы, бугры, придаём
большое значение честности и точности следования нашим принципам.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Однако, люди, имеющие обыкновение, подобно вам,
брать только сзади, не пользуются репутацией честных.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, в нас есть немножко предательства и немножко лживости.
Но, мадам, я ведь вам продемонстрировал, что эти качества необходимы
человеку в обществе. Мы обречены жить среди людей, которые всеми силами
стараются утаить от нас свои пороки и выставить напоказ фальшивые
добродетели, которые они в глубине души презирают, и поэтому нам было бы
весьма опасно быть только откровенными, так как они, очевидно, этим бы
пользовались и с лёгкостью нас надували. Необходимость притворства и
лицемерия завещана нам обществом - уж давайте признаем этот факт. Уделите
мне мгновение, мадам, чтобы я мог привести вам один пример: нет в мире,
бесспорно, человека более растленного, чем я. Так вот, все мои знакомые
обманываются во мне спросите их, что они обо мне думают - все скажут, что
я честный человек, тогда как нет ни одного преступления, которое не
приносило бы мне самые изысканные наслаждения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - О! Но вы ведь не пытаетесь убедить меня, будто вы
совершали жестокости.
ДОЛЬМАНСЕ. - Жестокости... и вправду, мадам, мне случалось творить
ужасные вещи.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Фи, вы - как человек, который сказал исповеднику:
Бесполезно вдаваться в детали, но можете быть уверены, что за
исключением убийства и воровства, я совершил всё.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, мадам, я сказал бы то же самое, но опуская исключения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как! распутник, вы осмелились...
ДОЛЬМАНСЕ. - На всё, мадам, на всё. Разве с моим темпераментом и
принципами можно в чем-либо себе отказать?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Давайте ебаться! Ебаться!.. Я больше не могу
слышать этих слов, мы ещё поговорим об этом. Попридержите свои признания,
Дольмансе. Внимать им надо только на свежую голову. А когда у вас эрекция,
правдивость исчезает из ваших речей, вы говорите о каких-то ужасах, что
является лишь правдоподобными фантазиями возбуждённого воображения. (Все
встают в соответствующие позы.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Одну минутку, шевалье, одну минутку, я сам введу его, но
для начала - и я хочу попросить прощения за это у прекрасной Эжени - она
должна позволить мне высечь её, чтобы привести её в нужное состояние. (Он
хлещет её.)
ЭЖЕНИ. - Бесполезное занятие, я уверяю вас... Признайтесь, Дольмансе,
что оно удовлетворяет вашу похоть, но прошу вас, не притворяйтесь, будто
вы стараетесь для меня.
ДОЛЬМАНСЕ, продолжая весело сечь. - О, скоро вы заговорите иначе!.. Вы
ещё не вошли во вкус... Но погоди, сучка, я вас выпорю как следует!
ЭЖЕНИ. - О Боже! Как он загорелся... И мои ягодицы горят!.. Мне
больно...
правда!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я отомщу за тебя, моя милая. Он получит сполна.
(Она берёт хлыст и хлещет им Дольмансе.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Благодарю от всего сердца. Прошу только одной милости у
Эжени: согласиться, чтобы я её хлестал так же сильно, как сам желаю быть
высеченным - заметьте, что я легко остаюсь в пределах законов Природы. Но
постойте, давайте примем нужные позы: пусть Эжени залезет вам на спину,
мадам, и обнимет вас за шею, как дети, которых матери носят на спине.
Таким образом, передо мной окажутся две жопы, и я буду их сечь вместе.
Шевалье и Огюстэн будут трудиться надо мной и сечь мои ягодицы... Да,
именно так...
Всё как надо... Какое наслажденье!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не жалейте эту негодницу, заклинаю вас. Раз уж я не
прошу у вас пощады, хочу, чтобы и вы никого не щадили.
ЭЖЕНИ. - Ой!ой! Мне кажется, у меня течёт кровь!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Она украсит наши ягодицы, придавая им цвет...
Смелее, мой ангел, смелее помни, что через боль мы приходим к наслаждению.
ЭЖЕНИ. - Я больше не могу!
ДОЛЬМАНСЕ, на мгновение останавливается, любуясь своей работой, и потом
хлещет снова. - Ещё пятьдесят, Эжени, пятьдесят по любой ягодице и всё. О!
Суки! С каким наслаждением вы теперь будете ебаться! (Композиция
распадается.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (рассматривая ягодицы Эжени.) - Бедняжка, её зад весь
в крови! Бестия, какое наслаждение ты получаешь, целуя следы своей
жестокости!
ДОЛЬМАНСЕ, (дроча себя.) - Да, я этого не скрываю, и моё наслаждение
было бы куда жарче, если бы раны были более глубокими.
ЭЖЕНИ. - Вы настоящее чудовище!
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, действительно.
ШЕВАЛЬЕ. - Он хотя бы честно признаётся.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну-ка, поеби её в жопу, шевалье.
ШЕВАЛЬЕ. - Держи её, и я окажусь в ней в три толчка.
ЭЖЕНИ. - О господи! Он у вас толще, чем у Дольмансе... Шевалье, вы меня
разрываете!.. Медленнее, умоляю вас!..
ШЕВАЛЬЕ. - Это невозможно, мой ангел. Я должен достичь цели... Поймите,
на меня смотрит мой наставник, и я должен позаботиться как о его
репутации, так и о своей.
ДОЛЬМАНСЕ. - Весь там... Обожаю созерцать как волосы хуя трутся о края
ануса... Давайте, мадам, выебите своего брата в жопу... А вот хуй
Огюстэна, готовый восхитительно в вас войти, а уж я, клянусь, не пощажу
вашего ёбаря...
Отлично! Мне кажется, что мы славно нанизали чётки. А теперь - ни о чём
не думать, кроме как о том, чтобы кончить.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Посмотрите на нашу маленькую блядь! Как она
подмахивает!
ЭЖЕНИ. - Разве это моя вина? Я умираю от наслаждения! Эта порка... этот
огромный хуй... и любезный шевалье, который дрочит меня всё это время! Моя
дорогая, я больше не могу!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Господи Иисусе! И я кончаю!
ДОЛЬМАНСЕ. - Побольше сплочённости, друзья мои! Дайте мне ещё две
минуты, я вас догоню, и мы кончим вместе!
ШЕВАЛЬЕ. - Поздно, моё семя течёт в жопу прекрасной Эжени... Я умираю!
О Всемогущий, разъеби тебя в зад! Какое наслаждение!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Я вас нагоняю, друзья... Я прямо за вами... Малафья
затмила мне свет...
ОГЮСТЭН. - И мне!.. и мне!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вот это действо!.. Этот бугр заполнил всю мою
жопу...
ШЕВАЛЬЕ. - К биде, сударыни! К биде!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ну уж нет, я это люблю. Мне приятно чувствовать
сперму у себя в жопе, и я стараюсь держать её там как можно дольше.
ЭЖЕНИ. - Хватит, больше не могу... Друзья мои, скажите мне, всегда ли
женщина должна соглашаться на предложение ебаться?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Всегда, душечка, без исключений. Более того, она
должна требовать от всякого, кого она использует, применять этот
восхитительный способ ебли. Но если она зависит от того, с кем она
развлекается, если она надеется получить от него услуги, подарки,
благодарности, пусть она придержит своё желание и не даёт свою жопу
задарма. Уступай только после настояний, молений, ублажений. Нет такого
мужчины среди тех, кто обладает вкусом, который бы не отдал всё ради
женщины, достаточно смышлёной, чтобы отказывать ему лишь для того, чтобы
разжечь его ещё больше.
Она вытянет из него всё, что пожелает, поскольку она владеет искусством
уступать только в нужный момент.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну как, ангелочек, вы уверовали? Вы уже не думаете, что
содомия - преступление?
ЭЖЕНИ. - Даже если бы и была, какая разница? Разве вы не показали мне
иллюзорность преступления? Отныне только редчайшие поступки я смогу
назвать преступными.
ДОЛЬМАНСЕ. - Преступления нет ни в чём, дорогая девочка, что бы это ни
было. Даже в самом чудовищном деянии есть какая-то польза, не так ли?
ЭЖЕНИ. - Кто ж это отрицает?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот с этой-то минуты оно и перестаёт быть преступлением,
ибо для того, чтобы нанесение увечья стало преступлением, нужно прежде
всего продемонстрировать, что человек, которому нанесено увечье, является
более важным и ценным для Природы, чем человек, нанёсший увечье и служащий
ей.
А так как все индивидуумы имеют в её глазах одинаковую значимость, то
невозможно, чтобы у неё было к кому-нибудь предпочтение. Таким образом,
деяние, которое приносит радость одному, принося страдание другому,
является для Природы совершенно безразличным.
ЭЖЕНИ. - Но если бы это деяние нанесло вред очень большому количеству
людей... и если бы оно дало нам очень незначительное удовольствие, разве
не ужасно будет совершать его?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вовсе нет, поскольку невозможно сравнивать то, что ощущают
другие, с тем, что чувствуешь ты. Самые жуткие муки других, конечно же,
ничего не значат для нас, но самые слабые ощущения удовольствия,
испытываемые нами, трогают нас. И поэтому мы, при любых обстоятельствах,
должны предпочитать самое крохотное возбуждение, зачаровывающее нас, сколь
угодно огромному количеству людских страданий, которые нас не касаются. И
далее, если так случится, что специфика какого-либо нашего органа или
какая-то необычность нашего характера возжелает, как это часто происходит,
страданий наших ближних, то кто тогда посмеет сомневаться, что мы
безусловно должны предпочесть мучения других, которые доставляют нам
удовольствие, отсутствию мучений у них, ибо оно для нас выразится в нашей
неудовлетворённости?
Источник ошибочности нашей морали лежит в нелепой идее уз братства,
которую выдумали христиане в период их неудач и бедствий. Вынужденные
молить других о сострадании, они хитро утверждали, что люди - братья, а
если принять сию гипотезу, то кто же посмеет отказать во
вспомоществовании? Но принять её разумом невозможно - разве мы все не
рождены одинокими и обособленными? Скажу больше: разве мы все не враги
друг другу, находящиеся в состоянии вечной войны между собой? А теперь
позвольте спросить, происходило ли бы это, если эти, так сказать, узы
братства и добродетели, которые они даруют, действительно бы существовали?
Естественны ли они?
Если бы голос Природы вызывал их к жизни в человеке, то человек знал бы
об их существовании с самого рождения. И тогда с этого времени сочувствие,
добросовестность, великодушие были бы нашими исконными добродетелями,
полностью завладевшими нами, и тогда образ жизни дикарей был бы полностью
противоположен тому, что мы знаем.
ЭЖЕНИ. - Но несмотря на то, что, как вы говорите, Природа обрекла людей
на одиночество с самого рождения, я думаю, что вы согласитесь, по крайней
мере, что нужды человека сводят людей вместе, а в результате этого между
ними неизбежно возникают отношения, будь то родственные по крови, любовные
или дружеские, вызванные благодарностью. Я надеюсь, что хотя бы они
вызывают у вас уважение.
ДОЛЬМАНСЕ. - Боюсь, что не более, чем другие. Но давайте проанализируем
их острым взором, Эжени, каждое в отдельности. Согласитесь ли вы,
например, что желание жениться или продолжить свой род, или позаботиться о
своём имуществе, или обеспечить своё будущее должно образовать нерушимые
или священные связи с объектом, с которым я вступаю в союз? Разве не
безумие, спрашиваю я вас, спорить с этим? Пока акт совокупления длится, я
буду поддерживать эти связи, так как я нуждаюсь в объекте для продолжения
совокупления. Но как только оно закончено и я удовлетворён, что же сможет
навязать мне последствия этого полового общения? Возникающие отношения
являются результатом ужаса родителей перед тем, что о них не позаботятся в
старости. Их расчётливая забота, которую они оказывают нам в детстве,
имеет лишь одну цель - сделать их достойными подобного отношения, когда
они состарятся. Не будем же одурачены этой чепухой: мы ничего не должны
родителям... абсолютно ничего, Эжени, и поскольку все их труды были
направлены не так на нашу пользу, как на свою, то мы можем правомерно
подвергать их различным испытаниям или даже избавиться от них, если их
поведение нас раздражает. Мы должны любить их, только если они ведут себя
соответственно нашим желаниям, но и тогда наша нежность к ним не должна
быть ничуть больше, чем та, что мы можем испытывать к нашим друзьям, ибо
факт рождения ничего не определяет и не устанавливает, и после тщательного
исследования и обдумывания этого факта мы не найдём ничего, кроме причин
для ненависти к тем, кто, думая исключительно о собственном удовольствии,
часто не даёт нам ничего, кроме несчастного и болезненного существования.
Вы упомянули, Эжени, любовные отношения - пусть никогда вам не будет
дано узнать их! Ради вашего счастья, которого я вам желаю, пусть никогда
это чувство не поселится в вашей груди! Что такое любовь? Я думаю, что
любовью можно назвать эффект, который производят на нас свойства красивого
объекта они приводят нас в смятение, они воспламеняют нас. Если бы мы
могли обладать этим объектом, мы бы успокоились, но если это невозможно,
то тогда мы глубоко несчастны. Что же является сутью этого чувства? -
Желание. Что за последствия этого чувства? - Безумие. Давайте же усвоим
причину и предохраним себя от следствия. Причина - желание обладать
объектом! Прекрасно, будем стараться этого достичь, но с помощью разума, а
не теряя голову. Насладимся же им, когда овладеем, и утешим себя, если нам
не удастся им овладеть: тысячи идентичных объектов, а часто и много
лучших, существуют, чтобы ублажить нас и успокоить наше самолюбие все
мужчины, все женщины подобны друг другу, и ни одна любовь не устоит перед
доводами разума. Это великий обман и глупость, это опьянение, ввергающее
нас в такое состояние, что мы лишаемся зрения и не можем существовать без
объекта нашего безумного обожания! Разве это жизнь?
Разве это не добровольная изоляция от всех сладостей жизни? Разве это
не желание отдаться жгучей лихорадке, которая поедает, поглощает нас,
желание, дающее нам лишь метафизические радости, которые так напоминают
сумасшествие? Если бы мы всегда продолжали любить этот объект восхищения,
если бы мы никогда не покинули его, это было бы весьма странным действием,
но хотя бы простительным. Однако, разве бывает такое? Найдётся ли
множество примеров таких неумирающих связей, союзов, которые никогда не
распадаются и не разрушаются? Несколько месяцев обожания - и охлаждение
заставляет объект принять нормальные размеры и формы, и мы краснеем от
мысли, что расточали фимиам на таком алтаре, и часто нас охватывает
недоумение, что же нас так прельстило.
О сладострастные девушки! Отдавайте нам ваши тела столько, сколько
пожелаете. Ебитесь, развлекайтесь - это самое главное, но старательно
избегайте любви. В ней нет ничего хорошего, кроме физиологии, говаривал
Бюффон, и, как всякий истинный философ, он основывал свои заключения на
понимании Природы. Повторяю: забавляйтесь, но не любите и, тем более, не
стремитесь, чтобы любили вас. К чему истощать себя в сетованиях, исходить
слезами, унижаться тайными подглядываниями, влюблёнными взглядами,
любовными письмами? - ебитесь, и почаще меняйте своих ёбарей! Это надёжное
средство против порабощения вас каким-либо одним человеком. Ведь
результатом постоянной любви, привязывающей вас к нему, будет то, что вы
не сможете отдаться кому-нибудь другому, а это жестокий эгоизм, который
погубит ваши наслаждения. Женщина не создана для единственного мужчины,
Природа предназначила её для всех мужчин. Повинуясь этому вещему зову,
женщины должны спокойно отдаваться всякому, кто их пожелает. Шлюхи -
всегда, возлюбленные - никогда, они должны тщательно избегать любви,
боготворить наслаждение, и тогда их путь будет устлан розами, и нам они
будут дарить только цветы. Спросите, Эжени, у очаровательной женщины,
которая великодушно снизошла заняться вашим образованием, спросите её, как
надо поступать с мужчиной, когда им насладишься. (Понизив голос, чтобы не
услышал Огюстэн.)
Спросите её, шевельнёт ли она пальцем, чтобы сохранить этого Огюстэна,
который сегодня приносит ей столько наслаждений. Если бы кто-то захотел
похитить его, она бы завела другого и забыла бы думать об этом, но вскоре
заскучав с новым, она сама пожертвует его кому-нибудь месяца через два,
коль это посулит новые наслаждения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Милая моя Эжени, Дольмансе несомненно говорит то,
что на сердце не только у меня, но и у любой женщины, словно каждая
полностью раскрылась ему.
ДОЛЬМАНСЕ. - Заключительная часть моего анализа посвящена узам дружбы и
благодарности. К последним следует относиться уважительно при условии, что
они приносят выгоду. Нужно иметь друзей до тех пор, пока они нам полезны,
и тотчас забывать о них, если мы с них больше ничего не можем получить.
Любить других нужно только эгоистически, а любить их ради них самих -
это просто глупость. Никогда Природа не вселяет в человеческую душу
порывы, которые бы не приносили какую-либо пользу или не имели какого!либо
практического применения. Не существует большего эгоиста, чем Природа а
тогда давайте тоже будем эгоистами, если мы хотим жить в согласии с её
указаниями. Что же касается благодарности, Эжени, то её узы, безусловно,
самые слабые. Разве люди делают нам одолжения ради нас самих? Вовсе нет,
моя дорогая, это у них показное проявление добродетели, которое тешит их
спесь. Разве не унизительно становиться игрушкой чьей-то гордыни? И разве
не ещё более унизительно испытывать к ним чувство благодарности? Нет
ничего обременительней, чем услуга, полученная от кого-либо. У тебя нет ни
выхода, ни возможности компромисса: ты должен либо расплатиться, либо быть
готовым услышать брань и оскорбления. Добрые деяния изнуряют гордыню и
доводят её до такого состояния, что единственное чувство, которое она
способна произвести - это ненависть к благодетелям. Каковы же, по вашему
мнению, узы, которые обеспечивают нам одиночество, среди которого нас
создаёт Природа? Каковы они, эти узы, устанавливающие отношения между
людьми? На каком основании мы должны любить других, предпочитать их себе?
С какой стати мы должны помогать тем, кто говорит, что мы обязаны помогать
им в беде? Где же в нашей душе находится колыбель этих милых и никчёмных
добродетелей: великодушия, гуманности, сострадания - всех тех, что
перечислены в нелепых сводах законов, включённых в несколько идиотских
религий, которые проповедуют мошенники или нищие, чтобы народ их терпел и
обеспечивал им средства к существованию?
Почему же, почему, Эжени, вы считаете, что в людях есть нечто святое?
Разве существуют причины, по которым не следует всегда предпочитать себя
другим?
ЭЖЕНИ. - Ваши слова заставляют моё сердце биться так сильно, что
никакие доводы разума не в состоянии повлиять на него.
Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - Эти установления, Эжени, исходят от Природы. И
доказательство тому - твоё одобрение. Как могут чувства быть извращёнными
у тебя, только что вышедшей из лона Природы?
ЭЖЕНИ. - Но если всё, что вы проповедуете, исходит из Природы, то
почему наши законы противятся этому?
ДОЛЬМАНСЕ. - Эти законы созданы для всеобщего применения и находятся в
постоянном противоречии с интересами личности точно так же, как интересы
личности всегда выступают против общественных интересов. Законы, полезные
для общества, вредны для отдельных людей, хоть и созданы ими. Посему, если
эти законы однажды оказываются хорошей защитой для индивидуума, то три
четверти его жизни они мешают, сковывают, причиняют страдания. Так что
человек мудрый, исполненный к ним презрения, станет относиться к ним с
осторожностью, как к пресмыкающимся и ядовитым змеям, которые могут ранить
или убить, но которые, тем не менее, могут быть полезны в медицине. Этот
человек будет обходить стороной законы, как опасных тварей, и будет
прятаться за предосторожностями и тайнами, которыми, в целях благоразумия,
так легко себя окружить. Если желание совершить то или иное преступление
воспламенит вашу душу, Эжени, будьте уверены, что вы можете спокойно их
совершать, взяв свою подругу и меня в сообщники.
ЭЖЕНИ. - Ах, у меня уже возникла фантазия!
Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - Какой же каприз взволновал тебя, Эжени? Скажи нам
откровенно.
ЭЖЕНИ, возбуждённо. - Я хочу жертву.
Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - А какого пола?
ЭЖЕНИ. - Моего!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну, мадам, вы довольны своей ученицей? Не достаточно ли
быстрый прогресс?
ЭЖЕНИ, (с прежним чувством.) - Жертву, моя дорогая, жертву!.. О Боже!
Это было бы счастьем всей моей жизни!..
Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - А что бы ты с нею сделала?
ЭЖЕНИ. - Всё!.. Всё! Всё, что могло бы превратить её в несчастнейшую из
тварей. О, дорогая моя, сжалься надо мной, я не могу больше терпеть!
ДОЛЬМАНСЕ. - Господи, вот это воображение!.. Идите сюда, Эжени, вы
восхитительны... идите же, я одарю вас тысячью поцелуев! (Он обнимает её.)
Смотрите, мадам, вы видите? Вы видите, как эта развратница кончает от
фантазии, хотя к ней никто не прикоснулся. Я должен непременно выжопить её
ещё разок.
ЭЖЕНИ. - А после этого я получу, что требую?
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, безумная!.. Да, мы заверяем вас!..
ЭЖЕНИ. - О, друг мой! Вот моя жопа!.. Делайте с ней, что хотите.
ДОЛЬМАНСЕ. - Подождите, дайте мне расположить всех в соответствующие
сладострастные позы. (Повинуясь указаниям Дольмансе, каждый встаёт в
нужную позу.) Огюстэн, ложись на кровать, Эжени, ложитесь на него. Я буду
ебать её в жопу и в то же время дрочить её клитор головкой великолепного
хуя Огюстэна. А Огюстэн будет стараться не спускать, чтобы экономить
сперму.
Дражайший шевалье, который, слушая нас, помалкивая, дрочит себя,
соблаговолит расположиться на плечах Эжени, подставляя свои красивые
ягодицы под мои поцелуи, я буду его дрочить изо всех сил. Таким образом,
мой снаряд будет в жопе, и я буду дрочить по хую каждой рукой. Мадам, а
вы, после того, как я овладел вами, возьмите меня: наденьте самый большой
из ваших искусственных хуёв. (Госпожа де Сент-Анж открывает сундучок,
наполненный ими, и наш герой выбирает самый огромный.) Прекрасно! У этого,
судя по этикетке, четырнадцать на десять дюймов пристегните его к бёдрам,
мадам, и не щадите меня.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Дольмансе, подумайте хорошенько, я изувечу вас этой
штуковиной.
ДОЛЬМАНСЕ. - Не бойтесь, мадам, проталкивайте, мой ангел, углубляйтесь.
Я не вставлю в милую жопу Эжени, пока ваш громадный член не войдёт в мою...
Он там! Он там! О, Иисусе! Вы возносите меня на небеса!.. Никакой
жалости, моя красавица... Предупреждаю, я буду ебать вас в жопу без всякой
подготовки...
О, славный Бог!.. Восхитительная жопа!..
ЭЖЕНИ. - О, мой друг, вы меня разрываете... По крайней мере,
подготовьте дорожку.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ничего подобного я делать не стану, чёрт возьми - половина
удовольствия теряется от этих идиотских приготовлений. Не забывайте о
наших принципах, Эжени: я работаю только на себя, а вы, мой ангел, пока
жертва, но скоро вы станете истязательницей!.. О, Господи Боже, он
входит!..
ЭЖЕНИ. - Вы убьёте меня!
ДОЛЬМАНСЕ. - О, Бог мой, я дошёл до донышка!..
ЭЖЕНИ. - Делайте, что хотите, вот оно... я испытываю только
наслаждение!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Как здорово дрочить клитор девственницы этим огромным
хуем!.. Шевалье, ну-ка подставь жопу!.. Я хорошо тебя дрочу, признайся,
распутник? А вы, мадам, ебите вашу шлюху... да, я шлюха и хочу ею быть...
Эжени, кончайте, мой ангел, кончайте!.. Огюстен, не выдержав, наполняет
меня малафьёй... Шевалье вливает в меня, а вот и моя присоединяется... Я
не могу больше терпеть... Эжени, повиляйте задом и сожмите мой хуй: я
сейчас впрысну горячую малафью в ваше нутро... Ах, разъеби Бога в жопу! Я
умираю! (Он вытаскивает и круг размыкается.) Взгляните, мадам, вот ваша
потаскушка опять заполнена малафьёй. Преддверие её пизды затоплено ею,
подрочите-ка её, потормошите её клитор, весь мокрый от спермы - это одна
из самых прекрасных вещей, которую можно сотворить.
ЭЖЕНИ, (трепеща.) - О моя благословенная! сколько наслаждений ты мне
доставляешь! Ах, моя любовь, я изнываю от похоти! (Она принимает позу.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Шевалье, поскольку именно тебе предстоит лишить невинности
это прелестное дитя, помоги своей сестре, чтоб Эжени зашлась в твоих
руках. А сам предстань содомитом: я тебя выжоплю, в то время как меня
выжопит Огюстэн. (Они располагаются соответственно.)
ШЕВАЛЬЕ. - Так хорошо?
ДОЛЬМАНСЕ. - Подними жопу чуть повыше, на долю дюйма, моя любовь, вот
так... Без смазки, шевалье?
ШЕВАЛЬЕ. - Да как тебе угодно - разве я могу испытывать что-либо, кроме
наслаждения, находясь внутри этой прелестной девушки? (Он целует её,
дрочит, погружая палец в её пизду, в то время как госпожа Сент-Анж ласкает
клитор Эжени.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Что касается меня, дорогой, я, будь уверен, испытываю с
тобой гораздо больше удовольствия, чем с Эжени. Жопа девушки значительно
отличается от жопы юноши... Ну, выжопи же меня, Огюстэн! Сколько нужно
потратить сил, чтобы тебя расшевелить!
ОГЮСТЭН. - Чёрт! Сударь, это потому, что у меня давеча всё вытекло и
влилось в эту пригожую голубку. А вы хотите, чтоб у меня тут же встал от
вашей жопы, которая и неказиста вовсе.
ДОЛЬМАНСЕ. - Идиот! Но стоит ли жаловаться? Такова Природа-мать. Давай,
верный Огюстэн, давай, всовывай без разбору. А когда ты станешь чуть
поопытней, ты скажешь мне, стоят ли тридцать пизд одной жопы... Эжени,
обращайтесь с шевалье как следует - вы заняты исключительно собой. Так и
должно быть, распутница, но, ради своих будущих наслаждений, подрочите его
-
ведь он сорвёт ваши первинки.
ЭЖЕНИ. - Вот я его дрочу, я его целую, я схожу с ума... Ай, ай, ай!
Друзья мои, не могу больше... пощадите... я умираю... я кончаю... О Боже,
какое счастье!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Что касается меня, то я решил быть благоразумным и
сдержанным: я хочу лишь залезть в нору этой прекрасной жопы. Малафью,
которую впрыснули мне в жопу, я храню для госпожи Сент-Анж: как дивно
начинать в одной жопе, а кончать в другую. Ну, шевалье, я вижу у тебя
хорошо стоит... Займёмся дефлорацией?
ЭЖЕНИ. - О Господи, нет, я не хочу, чтобы он - он меня убьёт.
Дольмансе, ваш поменьше: умоляю вас, я хочу быть обязана вам за эту
процедуру!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ни в коем случае, мой ангел. Я ни разу в жизни не ёб
пизду, а начинать в моём возрасте не пристало. Ваша плева принадлежит
шевалье: из всех нас он один достоин её порвать, так что не лишайте его
законной награды.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Отвергнуть целку... такую свежую, такую
очаровательную. Держу пари с любым, кто скажет, что моя Эжени не самая
прекрасная девушка во Франции. О сударь, поистине, вот что я называю, быть
излишне верным своим принципам!
ДОЛЬМАНСЕ. - Вы говорите, мадам, что я слишком щепетилен? Это не так.
Ведь существует множество моих собратьев, которые, в отличие от меня, не
допускают никаких отклонений от предмета своей страсти и которые, без
всякого сомнения, не согласились бы вас выжопить... А вот я сделал это и
сделаю это опять, так что вы зря упрекаете меня в фанатизме.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ладно. Тогда, шевалье, цель перед вами, приступайте.
Но будьте поосторожнее. Примите в расчёт узость канала, в котором вы
будете продвигаться: каково соответствие между вместилищем и его
содержимым?
ЭЖЕНИ. - О! Он убьёт меня, это точно... Но я так дико хочу, чтоб меня
выебли, что я рискну, совсем не страшась... Давай, всаживай, мой милый,
бери меня.
ШЕВАЛЬЕ, крепко сжимая свой вздыбленный хуй. - Ух, блядь! Надо его
протолкнуть... Сестра! Дольмансе! Держите её ноги... О Господи, ну и
работёнка!.. Да её надо расколоть, как арбуз, располовинить, Боже
праведный, надо его всадить!
ЭЖЕНИ. - Нежнее, нежнее, очень больно... (Она кричит, слёзы текут у неё
по щекам.) Помоги, добрая моя подруга! (Она сопротивляется.) Я не хочу,
чтобы он это делал!.. Я буду звать на помощь, если вы меня не отпустите!..
ШЕВАЛЬЕ. - Кричи сколько хочешь, крошка. Говорю тебе: я его всуну, даже
если он тебя расколет на мелкие кусочки.
ЭЖЕНИ. - Какое дикарство!
ДОЛЬМАНСЕ. - Блядь! Кто же будет вести себя по-джентльменски, когда у
него стоит?
ШЕВАЛЬЕ. - Эй, смотрите, он вошёл, утонул в ней! Ёбаный Бог!.. Разорвал
целку к дьяволу!.. Смотрите, как течёт кровь!
ЭЖЕНИ. - Ну давай, тигр, разорвите меня на мелкие части, если хотите...
мне плевать!.. Целуйте меня, безжалостный убийца, я вас обожаю!.. Мне
совсем не больно, когда он внутри... Горе девушкам, испугавшимся такого
вторжения!
Какого огромного наслаждения они лишают себя из-за этого маленького
неудобства!.. Пихай, пихай, заталкивай! Шевалье, я кончаю!.. Залей
малафьёй мои раны и разрывы... Запихни его мне до самой матки... о, боль
уступает наслаждению... я теряю сознание!.. (Шевалье спускает. Пока он её
ебал, Дольмансе играл с его жопой и яйцами, а госпожа де Сент-Анж щекотала
клитор Эжени. Их единение распадается.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Я думаю, что теперь, когда путь открыт, эту сучку должен
немедленно выебать Огюстэн.
ЭЖЕНИ. - Огюстэн?! Таким громадным хуем?!.. И немедленно?! Когда кровь
ещё течёт!.. Вы что, хотите убить меня?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Сердечко моё, поцелуй меня... я тебе сочувствую...
но приговор вынесен и обжалованию не подлежит, мой ангел: ты должна
подчиниться.
ОГЮСТЭН. - Ух, чёрт возьми - я готов. Если надо проткнуть эту костлявую
девицу, я, Бог в помощь, из Рима приду... пёхом.
ШЕВАЛЬЕ, хватая колоссальную штуковину Огюстэна. - Посмотрите на него,
Эжени, как он стоит... этот будет мне хорошей заменой...
ЭЖЕНИ. - О, Боже благостный, какая громадина!.. Я знаю, вы замышляете
убить меня!..
ОГЮСТЭН, хватая Эжени. - О, нет, мамзель, он ещё никого не убил.
ДОЛЬМАНСЕ. - Секундочку, мой милый мальчик, секундочку: пока ты её
ебёшь, она должна дать мне жопу... Да, вот так. Идите сюда, мадам, я
обещал вас выжопить, и я сдержу своё слово. Но расположитесь так, чтобы,
ебя вас, я бы мог достать до жопы ёбаря Эжени. А шевалье пока пусть хлещет
меня. (Все принимают нужные позиции.)
ЭЖЕНИ. - О, блядь, он меня раскалывает пополам! Входи медленнее,
деревенщина!.. О, жопник! Он протискивается! Он влез, ёбарь хуев!.. Да
самого донышка задвинул!.. Я умираю!.. О! Дольмансе, как вы меня хлещете!
Вы зажгли меня и спереди, и сзади мои ягодицы горят!
ДОЛЬМАНСЕ, взмахивая хлыстом изо всех сил. - Ты будешь вся в огне... ты
сгоришь, сучка!.. И ты от этого лишь слаще кончишь. Как вы её дрочите,
Сент-Анж... ваши ловкие пальчики должны смягчить боль, которую мы с
Огюстэном ей причиняем!.. Но ваш анус сжимается... Я вижу, мадам, я вижу!
Мы кончим вместе... О как божественно находиться между братом и сестрой!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Еби, моё солнышко, еби! Я никогда не испытывала
подобного наслаждения!
ШЕВАЛЬЕ. - Дольмансе, давай быстренько поменяемся, перейди из жопы моей
сестры в жопу Эжени, пусть она узнает наслаждения посредницы. А я выжоплю
сестрицу, которая в то же время посечёт твой зад до крови, как ты высек
Эжени.
ДОЛЬМАНСЕ, осуществляя предложение. - Хорошо... ну вот, мой друг, разве
можно перебросить ловчее?
ЭЖЕНИ. - Как! Сразу двое на меня! Боже праведный! Что же дальше будет?
Мне уже надоел этот олух... о, сколько соков выжимает из меня это двойное
наслаждение! Я опять потекла... Без этой сладостной течи я была бы
наверняка уже мертва... О, моя славная, подражай мне... Послушайте, как
она ругается, сука!.. Дольмансе, спускайте... кончайте, любовь моя... этот
толстый мужик затопляет меня: он выстреливает в глубину моих кишок... Ах,
мои дорогие ёбари, что же это? Оба одновременно? Господи Иисусе!..
Получайте и мои соки, милые соратники, они смешиваются с вашими... Всё, я
кончена... (Все размыкаются.) Ну как, милая моя, ты довольна своей
ученицей?.. Настоящая теперь я блядь? Но в какое состояние вы меня
привели! В какой трепет!.. О да, в таком опьянении похотью я, если
потребуется, пойду ебаться посреди улицы!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Как она хороша!
ЭЖЕНИ. - Я презираю вас, вы пренебрегли мной!
ДОЛЬМАНСЕ. - Мог ли я предать свои убеждения?
ЭЖЕНИ. - Ну хорошо, я вас прощаю, я ведь должна уважать принципы,
ведущие к диким поступкам. Как бы мне самой их усвоить, раз я хочу отныне
жить только преступлениями? Давайте-ка сядем и поговорим немножко: я
изнурена.
Дольмансе, продолжайте обучение и скажите мне что-нибудь утешительное,
чтобы я не тревожилась из-за излишеств, которым я предалась, заглушите мои
угрызения ободрите меня.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Правильно. Как мы говорим, за практикой должно
следовать немножко теории, и тогда можно создать своих верных
последователей.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну, ладно! На какую тему вы хотите поговорить?
ЭЖЕНИ. - Мне бы хотелось знать, действительно ли благонравие необходимо
в обществе и влияет ли оно на дух народа.
ДОЛЬМАНСЕ. - Бог ты мой, у меня есть кое-что с собой. Выходя утром из
дому, я купил у Дворца Равенства брошюру. Если верить её названию, она,
без сомнения, должна ответить на ваш вопрос... Она только что напечатана.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Дайте-ка посмотреть. (Читает.) Французы, ещё одно
усилие, если вы желаете стать республиканцами. Право, странное, но
многообещающее название. Шевалье, у тебя прекрасный голос, почитай нам.
ДОЛЬМАНСЕ. - Если я не ошибаюсь, эта вещь должна точно ответить на
вопросы Эжени.
ЭЖЕНИ. - Безусловно!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ступай, Огюстэн, это не предназначено для тебя. Но
далеко не уходи - мы позвоним, когда ты понадобишься.
ШЕВАЛЬЕ. - Ну, я начинаю.
Французы, ещё одно усилие, если вы желаете стать респуБликанцами
Религия
Я собираюсь изложить несколько важных идей - о них услышат многие, и о
них станут говорить. Если не все из них придутся по вкусу, то некоторые -
наверняка.
Таким образом я буду способствовать прогрессу нашей эпохи и тем буду
удовлетворён. Мы уже близко у цели, но идём к ней, спотыкаясь, и
признаюсь, что меня тревожит предчувствие нового провала наших попыток её
достичь.
Быть может, оно возникло из-за мысли, что цель будет достигнута только
тогда, когда нам, наконец, дадут законы? Оставим это предположение - зачем
законы нам, отвергнувшим религию? У нас должны быть убеждения,
соответствующие нашему республиканскому характеру, который весьма далёк от
того, чтобы возобновить преклонение перед папским престолом. В наше время,
когда мы убеждены, что мораль должна быть основой религии, а не религия -
основой морали, нам нужно вероучение, которое бы охраняло наши нравы и
обычаи и было бы их естественным следствием. Оно должно поднимать наш дух
и вечно поддерживать его в состоянии той драгоценной свободы, которая
сегодня стала для него единственным кумиром.
Разве это мыслимо, я спрашиваю вас, чтобы учение одного из рабов Тита,
неуклюжего комедианта из Иудеи, годилось для только что возрождённой,
свободной и воинственной нации? Нет, мои дорогие соотечественники, даже и
не думайте об этом. Если француз, на своё несчастье, решит захоронить себя
в могиле христианства, тогда острый клинок республиканского духа затупят,
с одной стороны, тирания, гордыня, деспотизм - эти вечные пороки грязной
шайки священников, а с другой стороны - низость, узость, банальность догм
и таинств этой гнусной и лживой религии. Тогда на шею французов будет
снова накинуто ярмо, которое только вчера было ими сброшено.
Нельзя упускать из виду тот факт, что эта инфантильная религия была
лучшим оружием тиранов: одним из главных положений было кесарево кесарю.
Но мы свергли кесаря и воздали ему по заслугам. Французы, бессмысленно
полагать, что ваше духовенство, дающее клятву сегодня, в значительной
степени отличается от вчерашнего, неприсягавшего духовенства - ему присущи
пороки, исправить которые невозможно. Не пройдёт и десяти лет, как ваши
священники, практикуя христианство с его суевериями и предрассудками,
несмотря на то, что они лишились своих богатств, восстановят своё
господство над душами, которые они когда-то совратили и словили в свои
сети. Затем они реставрируют монархию, потому что власть королей всегда
усиливала власть церкви, и величественное здание республики на прогнившем
фундаменте рухнет.
Вы, в чьих руках топоры, нанесите последний удар по древу суеверия не
довольствуйтесь подрезанием ветвей вырывайте с корнем растение, чьё
воздействие так заразительно. Поймите же, что ваша система свободы и
равенства слишком грубо оскорбляет служителей алтарей Христовых, чтобы
отыскался хотя бы один, который бы искренне принял её или не стремился бы
её пошатнуть, обрети он вновь власть над душами. Какой священник, сравнив
положение, до которого он низведён, с тем положением, которое он раньше
занимал, не сделает всё от него зависящее, чтобы вновь завладеть
утраченной властью? И сколько слабых и малодушных существ снова станут
рабами этих хитрецов с тонзурой! С какой стати вы воображаете, что
существовавшие ранее невзгоды не могут возродиться и вновь докучать нам?
Разве священники в эпоху становления христианства были менее честолюбивы,
чем теперь? Вы видите, сколь многого они достигли. Но чему они обязаны
своим успехом, как не религии, снабдившей их орудиями для его достижения?
Так что, если вы не наложите полный запрет на эту религию, то те, кто её
проповедуют, попрежнему пользуясь теми же средствами, достигнут вскоре
того же результата.
Так разрушьте же окончательно то, что может когда-то уничтожить вашу
работу.
Имейте в виду, что плоды ваших трудов предназначаются только для ваших
внуков. Ваш долг и честь требуют, чтобы вы не оставляли в наследство
семена бедствия, которое может постигнуть ваших потомков, и чтобы они не
погрузились в хаос, из которого нам недавно удалось с таким трудом
выбраться.
В настоящее время наши предрассудки рассеиваются, народ уже отрёкся от
абсурда католицизма, конфисковал храмы, выбросил на свалку святые мощи,
народ понял, что брак - всего лишь гражданский акт. Разрушенные
исповедальни служат местом общественных собраний. Бывшие правоверные
покидают апостольский пир и оставляют мышам богов, слепленных из теста.
Французы, положите конец нерешительности: вся Европа уже потянулась рукой
к повязке, закрывающей ей глаза, и ждёт, чтобы вы своим усилием сорвали её.
Поторопитесь, ибо Священный Рим прилагает все усилия, чтобы обуздать
вашу энергию. Спешите, иначе вы дадите возможность католицизму удержать в
его лапах несколько оставшихся приверженцев. Дерзко и беспощадно отрубите
его надменную, трясущуюся голову не пройдёт и двух месяцев, как древо
свободы, бросая тень на сокрушённое водительство Святого Петра, станет
победно возвышаться над презренными останками христианства и его идолами,
бесстыдно воздвигнутыми на прахе Катона и Брута.
Французы, я повторяю вам: Европа жаждет избавиться как от скипетра, так
и от кадила. Поймите же, что вы не можете освободить её от королевской
тирании без того, чтобы одновременно разбить оковы религиозного суеверия:
уж слишком одни узы переплетены с другими, так что, оставляя какие-либо,
вы снова попадёте под их власть. Республиканец не должен припадать к
коленям ни мнимого существа, ни гнусного самозванца. Отныне его
единственными божествами должны быть отвага и свобода. Рим исчез, едва в
нём стало проповедоваться христианство, и Франция будет обречена, если она
будет продолжать исповедовать его.
Внимательно проштудируйте абсурдные догмы, ужасающие обряды,
возмутительную мораль этой отвратительной религии, и вы увидите, может ли
она быть на пользу республике. Неужели вы искренне верите, что я позволю
господствовать над собой мнению человека, которого я только что видел
коленопреклонённым перед идиотским служителем Иисуса? Конечно же, нет!
Этот тип, извечно подлый из-за ничтожности своих убеждений, будет
вечным приверженцем старого режима. С того момента, как он подчинился
нелепости какой-либо религии, презренной, как и та, которую мы можем
исповедовать только из-за нашего умопомрачения, он уже не в состоянии
диктовать мне законы или поучать меня, он для меня сразу становится лишь
рабом предрассудков и суеверия.
Чтобы убедиться в этом, обратим наш взгляд на горстку субъектов, ещё
цепляющихся за бессмысленный культ наших отцов, и мы увидим, являются ли
|
